Эллинороссия - Дмитрий Володихин

– Вардан Гаврас, мой господин… – с задором поправил его спутник.

«Арменин», – отметил про себя Апокавк.

– И второй мой помощник, – продолжил стратиг, не обратив на Ховру внимания, – Крестофор Колун, друнгарий.

Из свиты шагнул вперед человек с исключительной белизной лица и жесткой складкой губ. Волосы – рыжина с проседью, нос тонкий, орлиный. Снял шляпу с пером, отдал низкий поклон.

«Венет? Флорентиец? Анконец? Что-нибудь такое».

Друнгарий, уловив гадательный взгляд Апокавка, с усмешкою пояснил:

– Сын благородной Генуи.

«Угадлив…»

Через свиту стратига протолкнулся длиннобородый старик – тот самый, медведеподобный, с лицом, огрубевшим от морских ветров. Голый по пояс, мускулистый, доброглазый.

– Что стоишь, чадо? Иди-ка под благословение.

Апокавк с ужасом отшатнулся от него. Это еще кто? Вернее, что за чудище из вод морских?! Руки – крючья корабельные!

– А это владыка Герман, митрополит Воскресенский и всея Ромейского моря, – пояснил князь. – Тебе к нему.

Тогда грек с робостью принял благословение, а потом и медвежье объятие.

«Весь живот намочил мне своей бородищей…»

Последним, когда князя со свитой, митрополита и патрикия уже и след простыл, сошел с корабля человек неприметный. Не слишком высокий, но и не слишком низкий, не слишком смуглый, но и не белолицый, с волосами не слишком длинными, но и не бритый наголо. Не толстяк, но и не человек-веревка. В опрятном одеянии темных тонов, притом не особенно богатом, но и не в рубище, не в дранине. На плече он нес сумку странствующего богомольца.

Завтра, в полуденный час, он как бы случайно встретится с Апокавком на площади перед собором Воскресения Христова.

Быть может, в его услугах не будет надобности. Но думный дворянин все же велел ему сопровождать себя. На всякий случай. В дальних путешествиях может произойти что угодно, и надо быть готовым.

Когда-то давно умным человеком сказано: «Если ты находишься во враждебной стране, пусть у тебя будет много верных и расторопных разведчиков, которых мы, ромеи, называем хонсариями, так как через них ты должен узнавать о силе врага и о его хитростях. Без разведчиков невозможно нести службу». А уж, какую страну считать враждебной и опасной, определяет начальство.

Что ж, ему дальние путешествия не в тягость. Даже если не придется работать, жалование начисляется исправно…

– Чадо, чадо! Зачем понадобилось тебе Христа срамить пред народцем малых сих? Не был бы ты, аколуф дружины каталонской, в папежской вере, посадил бы тебя на такую епитимью, чтобы только искры из глаз сыпались! Однако ж и так не минует тебя чаша наказания и покаяния. Вот тебе грамотка от меня. Отнеси ее вашему папежскому пресвитеру Пасхалию и ведай, что простираю смиренное мое к нему моление, дабы прописал тебе почтенный Пасхалий ижицу, ять, юсы и еры, да и великогордую выю твою смирил… Так, чтоб из недр твоих вой и стенание доносились! А я потом проверю.

– За что, владикко? – мрачно поинтересовался аколуф, не отрывая взгляда от пола.

– За что? За что?! – не на шутку рассерчал Герман. – Кто людишек местных пограбил со своими жеронскими вояками? Кто скотинку поотбирал? Кто рыбца вяленого поссыпал в мешки да унес? Не ты? Дак двое уже князьцов народа таинского со жалобами приходили и плачем многим. «Оборони, владыко! Мы твоего большого белого Бога вместо отеческих приняли, а вы нас – однояко грабить?!» Вопрошаю: «Кто?» Они же: «Рамон! Рамон! Вот каков злодей! У-у-у, каков злодей!»

Апокавк хотел бы уйти отсюда. Ссора главы всего местного православного духовенства и аколуфа дружины каталонской набирала ход, грозя вот-вот сорваться на бешеный скок запряженных в колесницу ипподромных лошадей. И… Апокавк хотел бы остаться. Надо смотреть, надо видеть, надо понимать: кто тут сила, кто кому враг, кто для пользы царской прибыльнее, а от кого одна «поруха делу», как русские говорят. Герман, принимавший грека в своих невеликих деревянных хоромах – на Москве средние купчины в таких живут, – дал ему знак остаться.

И он остался, напустив на себя вид равнодушия к происходящему.

– Они – дикари, барбари. Они – живая добыча для благородного воителя, – отворотясь, заговорил аколуф. Звучал его голос надтреснуто, словно колокол, упавший с колокольни в пожарное время и с тех пор исполнившийся внутренних изъянов. Нет было в его звуке яро-медной блистательной уверенности.

«Экий бочонок… Плечи разъехались, будто у древнего титана, а ростом не вышел. Рыжий, кряжистый, коротконогий бочонок», – лениво размышлял грек, твердо зная притом: сойдись они с этим бочонком в сражении, и быть ему от бочонка битым, хотя бы он, Апокавк, вышел с мечом, а противник его с голыми руками. Одним ударом кулака…

– Что мелешь, чадо бестолковое? – властно укорил Рамона владыка. – Кто мы тут? Добытчики? Охотники на чужой товар и чужую снедь? Нет же! Мы – христолюбивое воинство в крещаемой стране. Мы веру несем! Мы обращаем твоих, чекмарь, «барбари» не в рабов, а в полноправных ромеев, нашему царю служащих…

Герман отер пот со лба усталым движением. Собеседник его молчал, каменным держал простоватое свое лицо, двумя язвинами глубоких ранений отмеченное. Видно было: не в грехе упорствует, но сразу сдаваться не хочет. Мол, только бабы каются со слезами и рыданиями, всем напоказ…

«Каталонцы – нет народа упрямее… Но какие стратиоты!»

– Всё князьцам неправедно отобранное отдашь. И людям своим скажи, чтобы вернули. Пока – так. А в другой раз…

Владыка тяжко покачал головой.

«Так ли было при великих царях греческих, в ту пору, когда Константинополь именовали на Руси Царьградом, и был он, действительно, монархом среди прочих городов Ойкумены? Отчасти так. Отчасти. Рабству христианская вера – враг. Как может быть единоверец – рабом? Как может быть ромей рабом у ромея? Не сразу, с тяжким промедлением, но рабовладение все же отступило. Но не у германцев, не у венетов и не у каталонцев… У них работорговые рынки не пустовали. Почему? Конечно, пока были вне Империи…»

– Феодор… Чадо… Али заснул?

Апокавк встрепенулся: и впрямь, ток дум занес его в дальние края. Когда ушел аколуф? Давно ль?

– Я с тобой, владыко.

– То на добро. Сей же час кликну келейника своего, с молитвою потрапезуем. Чай, оголодал? Не обессудь, ядь принесут постную. Живу не по-боярски. Иначе тут нельзя… Кто в дебри, к народам, в поганстве коснеющим, несет веру Христову, тот должен быть чист и от горделивости, и от корысти.

«Всему виной этот простак, русский lapot’, пышно прозванный стратигом. Князь каких-то там belozer… belozers… в общем, terra incognita.

Не он эту землю отыскал в океанских водах, не он привел ее под высокую руку христиан. Отчего же правит – он?! Только лишь оттого, что Москва поставила его сюда на voevodstvo. И как правит?! Как! Глупее не придумаешь. Милуется с местными князьцами, жалкий yasak взимает. Их бы вычистить как следует от всего ценного, а потом заставить до седьмого пота работать. Скажем, на рудник – пусть добывают золото и электрон! Пусть отнимают у земли местную разновидность бирюзы – не хуже азиатской! Да хотя бы на полях. Сколько здесь можно снять хлеба и иных, полезных для добрых христиан плодов природы?! Или же пускай ходят за скотом. Если завести из Старого Света хорошие породы, на этом можно поистине озолотиться! Только прежде надо заставить местную мыслящую скотину, безобразно скуластую, двигаться побыстрее, давать ей отдыху поменьше и кормить ее без роскошества.