В сердцах - Евгений Олегович Скотников

и беспокойство, которые окружали меня постоянно, испарились. Я успокоился – пожалуй, так можно охарактеризовать моё нынешнее состояние.

– Да, я чувствую, – ответила она. – Но лишь отчасти, – тут моё сердце замерло. – Мне очень нравится находиться рядом с тобой, я схожу с ума от нежности, протекающей между нами. Но порой у меня возникает ощущение, что ты параллельно со мной находишься ещё в каких-то местах. Может быть, это звучит странно, однако меня это ощущение посещало уже не раз. Меня это немного пугает. Я не знаю, как ты это воспримешь. Прости, если мои слова прозвучали грубо. Но в постоянных, пусть и крохотных моментах лжи и обмана я не смогу жить.

– Это далеко не крохотные моменты, – тут же выпалил я. – Значит, так ты видишь наши отношения, – продолжил я, обдумывая её слова. – Я порой действительно сильно задумываюсь о чём-то стороннем. Можно сказать, витаю высоко в облаках.

– Нет, не в этом плане, – её тон был решительным. – Просто когда тебя нет рядом, мне кажется, что ты всего лишь моя фантазия, и наши отношения начинают таять в памяти… Не знаю, как точнее объяснить. Это очень странное чувство. Может, это какая-то паранойя?

– Хм, паранойя, говоришь? Может быть. А что, если я скажу, что меня тоже мучает чем-то схожая с твоей параноидальная мысль?

– Что же это? – этот вопрос почти вырвался из неё.

– Это лично мой страх и ничей больше, – я сделал томительную паузу. – Этот страх – отсутствие.

– Отсутствие? – непонимающим тоном переспросила она.

– Отсутствие тебя. В моей жизни.

Она медленно закрыла глаза. И, не размыкая их, медленно сказала:

– Что же ты имеешь в виду?

Отсутствие, которое мы не замечаем

– Я же здесь, милый, – сказала она и прикоснулась к моему лицу. – Чувствуешь? – она улыбнулась. – Я здесь, – повторила она.

– Знаю, – ответил я. – И чувствую, – я улыбнулся ей. – И мне это очень нравится, – тут я сделал длинную паузу. – Но тебя могло здесь и не быть, – я отвернул лицо и устремил взгляд в потолок. – Мельчайшая деталь могла бы привести к тому, что мы бы никогда не встретились. И я бы так никогда и не почувствовал твоего прикосновения, именно твои тёмно-синие глаза не заставляли бы моё сердце биться чаще, и, наконец, я, возможно, так и не нашёл бы этого душевного покоя, который теперь так боюсь потерять.

Нас окутывал полумрак небольшой комнатки. Люстра горела приглушённым светом, шторы наполовину закрывали окна, в которых всё реже мелькали отсветы автомобильных фар, а уличные фонари, как всегда, настойчиво старались дотянуться до кровати и помешать нашему ночному сну. Однако сегодня сон откладывался на более поздний час. Стрелка комнатных часов перевалила за отметку «десять», а наш разговор только набирал силу.

Не знаю, чувствовала ли она подобное по отношению ко мне. Боялась ли она меня потерять? Мы оба молчали, и это повисшее молчание как-то лавинообразно начало давить мне на горло. Я хотел добавить что-то ещё, но не смог издать ни звука. Я не совсем представлял, о чём в этот момент она думала, и как-то боялся на неё смотреть. Можно сказать, моё состояние в тот момент было близко к панике. Но не оттого, что могу прочесть на её лице равнодушие к моим словам, а оттого, что она могла их не понять так, как я бы того хотел. Вернее, самой сути моего высказывания. Хотя, возможно, это глупо? Ведь если кто-то что-то не понял, то нужно или даже следует объяснить по-другому. Но нет. Параноидальный червь в моей голове очень чётко дифференцировал разницу между тем, когда можно объяснить заново, а когда соприкосновение двух радостно летящих друг навстречу другу вселенных приводит к их коллапсу. Вот поэтому, чтобы не помешать внутренним наблюдениям, я боялся даже шевельнуться.

Глупая мысль меня посетила в тот момент. Впрочем, как и всегда, когда находишься в перевозбуждённом состоянии. Сейчас она кажется не стоящей изложения. Но этот символический жест полной, насколько это возможно, откровенности обязан присутствовать в рассказе.

Я подумал о том, что она может испытывать ко мне отвращение. Или начала испытывать. Я поясню. Все мы знаем, что женщины, как и самки других млекопитающих животных, не любят, когда мужчины либо самцы перед ними бегают словно щенята. У них мгновенно пропадает уважение к источнику такого поведения. И вот я тогда ощущал себя именно в таком положении. Хочешь сделать как лучше, а получается как всегда.

Холодок пробежал по спине, будто меня разбудили во время сиесты. Постепенно я взял себя в руки. На ум мне пришёл Куприн с его «Гранатовым браслетом».

– Ну, – протянула она, и это вызвало у меня некоторое облегчение. – Ты мог бы полюбить какую-нибудь другую женщину и говорить ей то же самое.

Я не знал, что сказать. Это был удар в самое сердце. Действительно, я мог бы говорить подобные вещи кому-то ещё. Поэтому я сторонился отношений. Глупая боль наполняла моё сердце. Это был тот момент, когда витающая на подступах радость в мгновение становится серной кислотой. И дело в том, что чисто технически, можно сказать, объективно, я не понимал, почему её фраза вызвала такую реакцию во мне. Ведь она была права. Она же не избранная. Вокруг куча людей, много схожих с ней. Она могла никогда и не попасться мне на пути. Это было просто стечением обстоятельств. И к тому же я в моменте не начал испытывать отвращение или ненависть к другим девушкам. Люди расходятся лишь немного реже, чем встречаются. Думаю, это соотношение примерно 9/10. Но почему это так страшно? Или только я этого боюсь? Почему я застываю перед этим страхом как вкопанный? Значит ли это, что я не просто ошибся в выборе и мне стыдно, неприятно, но и вся моя система оценок и жизненных ценностей не стоит зажжённых мною свеч?

Я действительно обиделся на её слова.

– Позволь я закончу свою мысль, – холодным, безжизненным тоном проговорил я. – Хотя нет, уже не хочется, – я пустился в размышления вслух. – Знаешь, когда день сменяется ночью, наступает невидимое изменение. Изменение в поведении людей, в ощущениях. Всё явное покрывается мраком, тайной, кажется загадочным и интересным, манящим. Мы начинаем по-другому думать, разговаривать, мы становимся другими. А когда снова солнце бьёт своими лучами по всем окружающим нас предметам и мы видим их чётко, без тени двуличия, тут же интерес к мистике теряется вместе с ней самой, и мы вливаемся в будни, как будто