Падение Трои - Питер Акройд

— Что ж, я могу научиться любить его.

— Ты должна попробовать.

В первый приезд в Афины он привез с собой маленький терракотовый арибалл для благовоний — сосуд с головой совы и золотую статуэтку.

— Вот сувениры из Трои, — сказал Оберманн Софии по-английски, прежде чем поздороваться с ее родителями, стоявшими позади нее, словно преграждая путь к отступлению. — Привет от ваших предков! — Он вытащил подарки из карманов пальто. — Я ношу их с собой. Турки обыскивают багаж, когда я сплю. Значит, вы София. — Он низко поклонился и поцеловал ей руку. — Видите это маленькое божество? Вот эти черточки обозначают волосы. Это богиня плодородия. Она ваша. Мы можем продолжать говорить по-английски? — Софию удивило его многословие и несомненное самообладание. — Я несказанно рад приветствовать вас. Я дарю вам этот арибалл как символ чистоты. Я дарю вам этот сосуд как символ верности. Берегите их. Они бесценны.

Они возвращались по улицам Афин в закрытом экипаже, но Оберманн посматривал в окно на город.

— Это термы Геры, — сказал он. — Не очень хорошо сохранились. А там я вижу руины библиотеки Перикла. Там, где сидят нищие.

София украдкой бросала на него взгляды. Пыталась понять, что он за человек, но составить четкое представление не удавалось. Он выпрыгнул из экипажа, когда остальные трое уже вышли, и захлопал в ладоши при виде дома Хрисантисов, стоявшего неподалеку от дороги в саду, где росли персиковые деревья, миндаль и груши.

— Это маленький дом, герр Оберманн, — сказала мадам Хрисантис. — Мы перестали быть важными людьми.

— Он очарователен, мадам! Прелестен! Похож на дворец Эвпейта, отца Антиноя.

В этот вечер после ужина Оберманн сидел в гостиной и курил турецкую сигарету. Он продолжал разговор с отцом Софии.

Выбирайте товар, который всегда востребован. Оливковое масло. Чай. Каждый вечер молитесь на коленях, подобно гомеровским воинам, чтобы случилась война. Будет война, будет и дефицит. Когда в Америке началась гражданская война, я скупил весь хлопок, какой сумел найти.

— У той войны был несчастливый исход.

— Ни плохой, ни хороший, полковник Война лишь благоприятная возможность. Особая благоприятная возможность. А вам известно мое полное имя, дорогая София?

— Я знаю, что должна называть вас Генрихом.

— Иоганн Людвиг Генрих Юлий Оберманн. Людвиг в честь Бетховена. Юлий в честь Цезаря. А знаете, почему Иоганн? — Она покачала головой. — В честь Иоанна Крестителя! Я предвижу будущее! Поэтому я был прекрасным коммерсантом. — Он встал и подошел к окну рядом с верандой. — И как вы представляете себе жизнь с таким человеком, моя дорогая София? Я спрашиваю вас при родителях, чтобы не было никаких недоразумений.

— Я не думаю, что вы корыстолюбивы, Генрих, если вы это имеете в виду.

— Нет. Я к этому не склонен. Какое дивное небо у вас в Афинах! Я полон решимости.

Она ощутила волну восторга. Вместе с этим человеком она пойдет вперед. Вместе с ним она будет праздновать победу.

София со странной улыбкой повернулась к матери. Мадам Хрисантис пристально посмотрела на нее и отвела взгляд.

— Вы не ответили на мой вопрос, дорогая София.

— Разве вы не видите, что я улыбаюсь? Это мой ответ.

— Очаровательный ответ. — Он быстро подошел к ней, взял ее руку и поцеловал. — Если мы продолжим в том же духе, то не разочаруем друг друга.

Оберманны отплыли из Пирея ночным рейсом, капитан "Зевса" предоставил им на краткое путешествие до Дарданелл своего слугу, но к тому времени, как молодой человек принес им кофе, Оберманн уже расхаживал по палубе, поглядывая на восток

Где моя жена? Она должна увидеть рассвет.

— Я здесь, Генрих, — раздался голос из полумрака. — И тоже хочу посмотреть рассвет.

— Я не знала раньше, что такое море. Посмотри. Посмотри сюда. — На границе моря и неба появился свет, по горизонту разлилось алое сияние. — Этот свет великолепен. А когда покажется солнечный диск, впечатление будет совсем другое. Это откровение. — Оберманн прикрыл глаза рукой от ветра. — Вот где наше будущее, София. Мы плывем к Трое.

— Мы уплываем от дома.

— Дом здесь. Со мной. Я — твой дом. Видела ли ты раньше такой цвет? Восходящее солнце на троне, утопающем в крови. — Он обернулся к слуге. — Принесите завтрак на палубу. Мы должны это отпраздновать. Какое величие]

Через несколько минут молодой человек принес тарелку с холодными крутыми яйцами. К удивлению Софии, Оберманн отправил в рот яйцо целиком. Потом взял другое.

В детстве, когда я жил в Мекленбурге, — сказал он, выпив чашку крепкого черного кофе, — я мечтал о зарытых сокровищах. В нашей деревне был невысокий холм, окруженный рвом, несомненно, доисторическое захоронение. Ты представить себе не можешь, сколько древних могил до сих пор находят по всей Европе, но это никого не волнует. У нас это зовется Hűnengrab, могильный курган.

Он редко говорил при ней по-немецки, но три дня назад обменялся несколькими фразами с какой-то немецкой парой на площади Синтагмы. Ей показалось, что это другой человек, старше и меньше ростом.

В наших легендах говорилось, что в этом холме рыцарь-разбойник похоронил в золотой колыбели свое любимое дитя. О, у нас там кругом были сокровища. За школой был пруд, и считалось, что в полночь из него выходит дева с серебряной чашей. Отец часто сетовал на бедность. А я говорил ему: "Папа, почему ты не выкопаешь золотую колыбель и серебряную чашу? Мы бы тогда были богаты". Он не говорил ни слова в ответ. Ему хотелось, чтобы мы в своей бедности сохранили эти волшебные сказки. — Софии показалось, что на глазах у него выступили слезы. Но тут он сунул в рот другое яйцо. — Я всегда считал, что отец отравил мою мать. Это шокирует тебя? Тем не менее я любил его.

София вернулась в каюту под предлогом, что ей нужно взять носовой платок, и села на узкую койку. Она смотрела в иллюминатор на расстилавшееся впереди Эгейское море, волнуемое северовосточным ветром, и понимала, что ей предстоит начать новую жизнь вместе с этим чужестранцем.

В каюту вошел Оберманн.

— Дорогая моя София, я расстроил тебя. Я не подумал. Прости меня.

— За что, Генрих?

— Не нужно вспоминать прошлое. — Он вдруг захохотал. — Как это я говорю такие вещи? Я, археолог!

Он обнял ее и в крохотном пространстве каюты стал вальсировать с ней под воображаемую музыку. Танцуя, она подумала: "Что ж, во всяком случае, с тобой не соскучишься".

Часа через два они проплыли мимо острова Хиос, и София мельком увидела побережье лежавшей к востоку Турции. Она разглядела маленькие поселения — без сомнения, рыбацкие деревушки — и даже расслышала лай собак Волнение на море не мешало ей, скорее успокаивало. Бесконечная качка убаюкивала.