Ведьма и инквизитор - Нерея Риеско

Даже молодой священник испытал на себе колдовские чары Марии де Сосайя, которая пускала их в ход, как только он отправлялся на охоту.

— Эй, святой отец! Убейте побольше зайцев да побалуйте зайчатиной соседей, — говорила она, высунувшись из окна и криво улыбаясь.

Она сама призналась во время допроса, что, стоило ей увидеть, как он идет на охоту в красивом платье, да с собакой, да с видом опытного охотника, выслеживающего добычу, как тут же принималась готовить зелье, с помощью которого превращалась в зайца и скакала весь день у него перед носом. А его легавые никак не могли ее догнать. И тогда священник сдавался и возвращался с охоты без добычи, еле передвигая ноги от усталости и сгорая от стыда.

Кроме того, Мария де Сосайя призналась, что регулярно вступала в плотское сношение с дьяволом по понедельникам, средам и пятницам.

— И обычным способом, и сзади. И спереди я получала такое же удовольствие, как от обыкновенного мужчины, хотя и испытывала боль, потому что член у него гораздо больше и тверже против обыкновенного.

Сие заявление вогнало в краску сеньоров инквизиторов, они потупили взгляд и пару раз перекрестились. Жители деревни, едва завидев Марию, начинали кидать в нее камни. Стайка нахальных молокососов, несмотря на ее дружбу с дьяволом, преследовала ее по пятам, выкрикивая оскорбления, в том числе называя ее ведьмой. Учитывая все эти безобразия, а также ее губительное влияние на общину, было решено, что Мария должна умереть.

Она оказалась единственной признавшей свою вину из тех, кого приговорили к сожжению, хотя политика инквизиции была совершенной ясна: после исповеди каждый покаявшийся торжественно принимается обратно в лоно матери-церкви, а во время аутодафе ему объявляется прощение, дабы все видели великодушие святой инквизиции. Однако преступления Марии были слишком тяжкими, чтобы ее можно было помиловать. Треклятая эпидемия унесла ее на тот свет за три месяца до казни.

Инквизиторы Бесерра и Саласар пришли к мысли, что эта таинственная болезнь, которую не в состоянии распознать лучшие врачи, есть не что иное, как козни дьявола, поскольку когда врачи признали заключенных излечившимися и объявили их здоровыми, на тех снова напала лихорадка.

Все это инквизиторам было не внове. Многие из ведьм утверждали, что, несмотря на толщину и прочность тюремных стен, дьявол по-прежнему наведывается к ним по ночам для совокупления. Очевидно, что лукавый поспешил с помощью своих чар погубить их прежде, чем те успели исповедаться и навредить таким образом интересам секты. Несмотря на это, скончавшиеся преступники были осуждены in absentia.[2]

Останки еретиков тщательно сохранялись вплоть до самого аутодафе, во время которого их несли в гробах позади соответствующей фигуры. Потом гробы вместе со скульптурами были преданы огню. Инквизиция заказала в этот день тринадцать возов дров, за которые было уплачено триста девяносто семь реалов.

Те шестеро из приговоренных к смерти за колдовство, которых не коснулась губительная эпидемии, были приведены на площадь Логроньо в качестве раскаявшихся грешников. Свойственницы Мария де Арбуру и Мария Базтан, семидесяти и шестидесяти восьми лет от роду, до ареста проживали в Сугаррамурди. Большую часть дня они проводили, сплетничая у дверей своих домов за штопкой, лущением чечевицы или стручков фасоли. Они были матерями монаха Педро де Арбуру и священника Хуана де ла Борда, которые были осуждены инквизицией по тому же делу за сношения с нечистым. Обоим была сохранена жизнь, хотя суд счел их достойными сурового наказания. Долгие годы после памятного аутодафе они провели в заточении, мыкаясь по тюрьмам. Их матери, в свою очередь, до последнего вздоха отрицали принадлежность к дьявольской секте.

Когда Грасии Шарра объявили накануне аутодафе смертный приговор, ей трудно было в это поверить. Она провела под замком столько времени, что начисто забыла, как ей жилось на воле, привыкла к полумраку и сырости и думала, что останется в темнице до скончания века. Ее волосы, некогда темно-каштанового цвета, за считаные часы побелели, как снег, лицо покрылось морщинами, и она стала похожа На старуху. Она опустилась на колени и устремила все помыслы к христианскому Богу в надежде на то, что он над ней смилостивится.

Мария де Эчачуте, наоборот, расхохоталась, узнав о предстоящей казни. Ее рассмешила ритуальная суровость, с которой ей объявили приговор после стольких дней непрерывных издевательств над ней и другими заключенными. Она смеялась над священником, молившимся рядом в надежде подвигнуть ее на раскаяние, и то и дело прыскала в кулак, стоило ей подумать о наивности соседей. Те были свято уверены в том, что ей ничего не стоит выпорхнуть из окна темницы и умчаться по воздуху, ведь они якобы сотни раз видели, как она это проделывает. Она снова рассмеялась, вспомнив, хотя это было явно не к месту, как однажды алькальд растянулся перед ней на земле во время крестного хода.

Для Доминго Субилдеги приговор не явился неожиданностью. Он был ему заранее известен. Осужденный еще раз заявил, что не является колдуном, несмотря на все приведенные доказательства и улики. Набычившись, он упрямо стоял на своем. Даже когда он очутился перед внушительной поленницей дров, приготовленных для костра, выражение его лица осталось прежним.

Монах, сопровождавший на эшафот Петри де Хуангорена, всю дорогу от площади, где был оглашен приговор, до костра призывал его к раскаянию: скорбь, очищение, осознание вины — все это слова были произнесены в надежде на согласие исповедаться. Монах был уверен в своем даре красноречия, однако Петри в ответ только громко мяукал, а толпа на площади его поддерживал громким смехом. Это было еще одно, крайне убедительное доказательство его дьявольской способности превращаться в представителя кошачьего семейства.

Памплонского епископа Антонио Венегаса-де-Фигероа на аутодафе в Логроньо не было. Он был твердо убежден, что дьявольская секта является не чем иным, как обманом, следствием массового помешательства и суеверия толпы. Епископ наотрез отказался присутствовать на отвратительном зрелище. Филипп III, в свою очередь, также уклонился от участия в мероприятии. Он даже прибег к политической риторике того времени в духе святого Фомы, заявив, что монарх должен обладать многими достоинствами, но одно из них следует ставить превыше всего: это справедливость, которая подразумевает наказание преступника и поощрение невиновного.

Правая рука короля и его фаворит герцог де Лерма также посоветовал ему воздержаться от участия, поскольку наказание, даже заслуженное, может вызвать в народе ненависть и страх, ведь жестокая казнь уже сама по себе является проявлением власти, основанной на насилии. Поэтому лучше королю не появляться на аутодафе. Пусть те, кому положено, — министры и судьи чинят суд и расправу, король же пусть останется в глазах подданных мудрым Соломоном, который следует букве закона, хотя суровость наказания его не радует.

Отсутствие епископа, нежелание Филиппа III присутствовать на казни и отговорка, выдвинутая им за несколько дней до мероприятия, почти не сказались на его зрелищности. По слухам, на аутодафе прибыло более тридцати тысяч зрителей со всей Кастилии и соседних королевств. Улицы Логроньо наводнило столько народа, что город не в состоянии был всех принять, и многие из любопытствующих остановились в ближайших деревнях и даже спали под открытым небом. Общие расходы на аутодафе составили две тысячи пятьсот сорок один реал — не так уж и много, если принять во внимание то, в какие суммы обычно влетает проведение трибунала в подобных обстоятельствах.