Мумия из Бютт-о-Кай - Клод Изнер

Кто-то вдруг захлопал в ладоши. Виктор поднял голову: в дверях, в мокром плаще, стоял Жозеф.

— Браво, Тото!

— Тсс! Она спит. И не называйте меня Тото! — прошептал Виктор.

— Конечно, извините, — промямлил Жозеф. — Поздравляю, из вас вышел бы прекрасный сказочник!

— Жозеф, прошу вас, я едва стою на ногах. Не представляю, как вы со всем этим справляетесь…

— Наконец хоть кто-то посочувствовал. Я и сам не знаю. Когда разрываешься между книжной лавкой, нашими расследованиями, вами, Кэндзи, моей матерью, доставками, написанием книг… Кстати, вам не кажется, что моя дочь еще маловата для этой истории про безобразный цветок?

— Я не думаю, что это может ей навредить.

Трам-тара-рам!

Чихать я хотел на школу!

Трам-тара-рам!

От грамматики я взопрел.

Трам-тара-рам…[6]

Жан-Батист Бренгар, так называемый Бренголо, перестал горланить песню и глотнул еще ратафии.[7]Целый день он бродил под колючим дождем, мелким и пронизывающе холодным. Под этой мерзостью промокаешь порой сильнее, чем под ливнем. Он попал в Жантийи вечером, когда не боявшиеся восточного ветра прохожие отважно тянулись к дому. И уже почти отчаялся найти приют, когда поток света, разорвав мутное небо, словно перст Божий, указал ему на невзрачную хижину. Бренголо, не раздумывая, направился к бедной лачуге, на двери которой даже не было замка. Там он обнаружил грабли, лопату и мешок с гнилой картошкой. Самое Провидение привело его к этому райскому жилищу, хорошо бы только, чтобы никто его не потревожил.

Увы, очень скоро в дверях появился худощавый человек с корзиной на плечах.

— Простите, мсье, на улице я бы просто околел! — воскликнул Бренголо.

— Не беспокойтесь, дружище. Я просто вспомнил, что не запер дверь… Но раз уж вы здесь… — Хозяин лачуги махнул рукой. — Огород был нашей с женой радостью. Мы сажали капусту, салат, лук-порей. Это, конечно, не рай земной, но зато, когда обрабатываешь клочок земли, тебе кажется, что ты богач. А какой был горох! А помидоры! Мы удобряли почву куриным навозом, а лучшего удобрения для овощей и не придумать!

— Отличное удобрение, к тому же бесплатное, — поддакнул Бренголо. Ему хотелось завоевать расположение хозяина. Вдруг тот позволит ему остаться здесь на пару деньков?

— Увы, жена умерла, а огород хотят отобрать. Мол, он мне не принадлежит. Да что уж тут поделать! Когда-то мы с Монетт приезжали сюда каждое воскресенье, она возилась с грядками, я пил охлажденное в ведре с водой пиво и дремал, надвинув на затылок соломенную шляпу… Без нее все утратило смысл…

— Кстати о пиве… Может, у вас остался хотя бы глоточек?

— Нет, дружище, ни капли. Вот, держите… два су… Я не богач, сколько могу… А если что — в двадцати метрах отсюда стоят фургоны старьевщиков, они хоть и живут в постоянной нужде, но всегда выручат, если что.

— Да-да, это правда. Всегда найдутся люди несчастнее тебя. Уж я-то знаю, как меня встретят в деревушке. Слава богу, что ненароком не арестовали: ведь что бы ни стряслось, легче легкого обвинить в том бездомного. А я и мухи не обижу! — воскликнул Бренголо.

— Мне-то кажется, честного человека сразу видно… Оставайтесь здесь, если хотите. Эту лачугу снесут только в августе, а я буду сюда захаживать, когда в огороде что-нибудь поспеет.

— Вы так добры! Знаете, для таких, как я, нет ничего страшнее, чем в холодрыгу ночевать на улице.

— Я попрошу у соседа сена, вот вам и постель.

— А кто ваш сосед?

— Он держит нечто вроде постоялого двора. Там ночуют возницы, а лошадям дают овса. Вам не кажется, что тут как-то странно пахнет?..

С этими словами хозяин домишки вдруг удалился, и Бренголо даже не успел попросить у него хотя бы похлебки. Придется довольствоваться краюхой хлеба и почками, которыми его угостила добродушная колбасница.

Бренголо давно уже усвоил нехитрые правила, совершенно необходимые для таких, как он. Во-первых, никогда не отказываться от чьей-либо помощи, даже полицейских. Во-вторых, как можно реже мыться. Корка грязи не только спасает от палящих лучей солнца и кусачего мороза, но и отпугивает докучливых комаров. Что до вшей, то черт с ними, пусть живут: этих тварей нипочем не изничтожить, они — неизменные спутники всякого оборванца. В-третьих, профессиональному бродяге полагается иметь два вида одежды: для лета нужно как можно больше дыр (так лучше проветривается тело), а для зимы сгодятся сильно штопанные обноски, своим видом вызывающие жалость у прохожих и в то же время хорошо удерживающие тепло. В-четвертых, никогда не напиваться в стельку и предпочитать потроха любому другому мясному блюду: они богаты железом. Если повезет, следует употреблять сухофрукты и сырую морковь — они также очень полезны. Ну а духовную пищу черпать из книг, которые, пару раз прочитав, можно безжалостно выбросить. Сейчас у него была с собой «Песнь оборванцев» Жана Ришпена.[8]В ожидании возвращения своего благодетеля, он открыл первую попавшуюся страницу и начал декламировать:

Зима прокашляла последнюю простуду,

И грустный след ее сметается повсюду.

Надолго сгладились узоры на стекле,

Снега растаяли в нахлынувшем тепле,

И светлая весна сошла на землю Божью.[9]

Согретый этими строчками, он поплотнее укутался в свои лохмотья и задремал.

В тот же день, на закате

Фирма «Романт», специализирующаяся на производстве парфюмерии и косметики, не поскупилась. Просторный холл, где прежде хранили заказы, освободили и украсили разноцветными гирляндами. На буфетных столах, застеленных скатертями, расставили подсвечники. А на стене красовался транспарант с надписью:

Да здравствует Бенуа Маню!

Мы благодарны ему за долгую и верную службу!

Тут собрались управляющие предприятием, мрачные и торжественные, словно гробовщики на похоронах, одетые в одинаковые черные костюмы; у всех были одинаковые бакенбарды, а из-под одинаковых цилиндров выглядывали седеющие волосы. Несмотря на разницу в росте и телосложении, они казались братьями, семьей, единым целым. Сложно было представить, что у кого-то из них могут быть собственные мысли или свое, отдельное мнение. Сейчас их неподвижность и сплоченность выражала одну идею: Бенуа Маню должен нас покинуть, это неизбежно, alea jacta est![10]