Восемнадцать лет. Записки арестанта сталинских тюрем и лагерей - Дмитрий Евгеньевич Сагайдак

блага, право мучить, убивать, насиловать, издеваться.

…Пусть кто-то твердит «успокойся!» —

Спокойным я быть не сумею.

Покуда наследники Сталина есть на земле,

Мне будет казаться,

Что Сталин ещё в мавзолее…

/Е. Евтушенко/

* * *

Входила мысль в свои права —

Всё то, о чём с тоской молчалось.

Он бормотал ещё слова,

Но жизнь трясло, и тень качалась.

Он на трибуну вылезал

И тут же чушь молол железно,

Не ощущал теперь он зал

Не как подножие — как бездну…

Считал, что чушь, что примут меры,

Что это временный бедлам…

Но с треском рушились химеры,

Которых частью был он сам.

Нет, он отнюдь не бунтовал,

Нет, он служил, был занят делом,

Он даже старые слова

Бросал на службу новым целям.

«Дела теперь, мол, хороши,

А раньше было слишком строго…»

/Н. Коржавин/

Уверенной рукой приподнимаю этот занавес я сам, в своём непритязательном рассказе, без уверенности, что он (этот рассказ) сегодня станет достоянием многих людей, но в полной надежде, что прочитавшие его не обвинят меня в предвзятости, тенденциозности и невольном отсутствии художественного стиля. Не делаю крупных обещаний — это мне не под силу, не создаю отдельных героев — это понятие сугубо относительное, в особенности последних событий. Написал о том, что БЫЛО и о том, чего НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ БОЛЬШЕ НИКОГДА. Приподнимаю этот занавес, чтобы с большой радостью, искренним вздохом облегчения, с чувством исполненного долга и уверенностью опустить его НАВСЕГДА, НАВСЕГДА, НАВСЕГДА!

АРЕСТ

Далеко за полночь раздался в прихожей раздался звонок. Настойчивый, требовательный, почти непрерывный. Пока жена набрасывала халат и босыми ногами нащупывала на полу домашние туфли, послышался не менее настойчивый и громкий стук во входную дверь. Стучали чем-то тяжёлым.

— Кто там?

— Откройте, это я, управдом!

Жена, удивляясь такому позднему визиту управдома, всё же открыла.

Темноту прихожей прорезал луч электрического фонарика, скользнувший по лицу жены. Он торопливо забегал по передней, с двери на дверь, а их четыре, по одежде на вешалке, лишь одно мгновение задержался на потолке и, подрагивая, замер на полу, как бы рассматривая обувь и удивляясь такому её количеству.

Кто-то хриплым голосом с нотами приказа произнёс:

— Зажгите свет! — и луч фонарика погас.

Только после этого в переднюю в мокрых плащах, с пистолетами в руках, ввалились двое, за ними управдом и последним, в мокрой шинели, с винтовкой в руке, — красноармеец. Наверное, прикладом этой винтовки он и стучал в дверь.

— Где муж?

И, не ожидая ответа, первый из вошедших направился в комнату. Я уже встал, пытаюсь на ощупь найти тапочки и брюки. Только успел включить прикроватную лампочку, люди в плащах были уже в комнате. Со словами: «Садись на диван!», стали неторопливо засовывать в задние карманы брюк пистолеты.

Я пересел на диван, держа в руках наконец-то найденную одежду. Один из них не спеша обвёл комнату глазами, точно прицеливаясь к чему-то, расстегнул плащ и по-хозяйски, на ощупь повернул стенной выключатель и осветил комнату, не обращая на меня никакого внимания, шагнул к письменному столу, оставляя мокрые, расползающиеся следы сапог на ковре. Другой подвинул стул к книжному шкафу, сел на него верхом и взглядом пригласил управдома также сесть, но у самого выхода из комнаты.

В дверях комнаты молча, с растерянным и ничего не понимающим взглядом, остановилась жена. Красноармеец остался в прихожей.

Выбор ночными гостями «позиций» был произведён чётко, в полной тишине, без слов и без суеты. Чувствовалось знание своего дела и полная отрепетированность приёмов, даже в мелких деталях. Видимо, старший среди них, со «шпалами» на петлицах, с грохотом, ногой в начищенных до блеска и запачканных грязью сапогах, отодвинул стул от письменного стола и уверенно, по-хозяйски уселся на него. Ведёт себя гораздо развязнее, чем делает это дома.

Дома ведь могут сделать замечание, наконец, просто сказать, чтобы был поосторожнее с мебелью, она ведь денег стоит и не железная. Здесь же всё подвластно ему, безраздельно подчинено его желаниям и воле. Весь его вид — напыщенность, пренебрежительность к окружающим, самомнение, я бы сказал, нaигранная важность и потуги надеть на лицо маску брезгливости и недосягаемости, говорило о том, что он действительно играет заученную роль, любуясь своей персоной.

И откуда берётся всё это в человеке? Ведь это не врождённые качества. Всё это наносное, заимствованное извне. Видите ли, он здесь официальное лицо, представитель государственной власти, а поэтому хочет насладиться ею именно здесь, где абсолютно бесконтролен и хоть в какой-то степени компенсировать повседневное преклонение перед вышестоящими. А то, что он слепое орудие в руках этих вышестоящих, исполнитель чужой воли, что передоверил им решение вопросов морали, долга и чести — его мало трогает. Он этого не стыдится, его это нисколько не тяготит. Он гордится тем, что олицетворяет своё начальство, а заодно и себя, при подходящих обстоятельствах, ни мало ни много, как с государством. В общем, его вполне устраивает быть «калифом на час». А практически — это удовольствие он получает ежедневно. Не откажешь ему и в корыстолюбии. Он хорошо усвоил, что безупречный исполнитель воли своего начальства ценится намного выше, чем человек, не потерявший способности самостоятельного мышления, критического взгляда на явления, окружающие его.

И он не ошибается. Его действительно ценят, поощряют, щекочут его тщеславие, а он продолжает каждую ночь само-любоваться, даже не подозревая, что это далеко не есть признак человеческого достоинства, а чистейшая клоунада в расчёте на «дурачка». Но об этом он и подобные ему, не думают. Бывает, что такие люди имеют даже «собственные» убеждения, но не потому, что полностью разделяют их, а потому, что быть сторонником их сегодня просто выгодно. Ведь это даёт им известное положение в обществе, чины, звания, материальное благополучие. И они становятся рьяными пропагандистами их, даже не замечая, что уже твёрдо и бесповоротно утвердились на пути полного оглупления.

Широкое, плоское, при встрече взглядами ничего не выражающее лицо. Бесцветные немигающие глаза его забегали по предметам на столе. Ленивый поворот головы в сторону второго и небрежно, сквозь зубы, брошенные два слова: «Займитесь шкафом!». Сам же взял со стола книгу, полистал её, потряс, держа за корешок, бросил на пол, потянулся за другой, третьей. В комнате мёртвая тишина, нарушаемая шелестом листов, скрипом стула под вторым оперативником, да безучастным