Сатана в церкви - Пол Догерти

— Почему? — вмешался еще один из присутствующих. — Неужели чиновник столь опасен?

Невидимый поднял руку, требуя тишины, и кивнул кому-то в темноту. На свет вышла морщинистая, сгорбленная старуха, она то и дело озиралась по сторонам, пока не доплелась до середины крипты. Тут она отбросила с костлявого лица всклокоченные волосы и, сунув руку в грязную кожаную суму, вытащила черного, с блестящими перьями петуха, который беспокойно дергался у нее в руках, но не мог вырваться, накормленный зерном с сонным снадобьем. Высоко подняв петуха, старуха сначала поклонилась Невидимому, потом алтарю, пробормотала молитву и впилась зубами в жирную шею птицы. Петух яростно дернулся и упал, тогда как старуха с измазанным кровью, мясом, перьями ртом подняла голову и победно оглядела присутствующих, ничем не проявивших своих чувств во время этого действа. Она сплюнула кровь на грязный пол, богохульно пародируя священника, который окропляет прихожан иссопом, очищая их перед началом мессы. Опустившись на колени, старая карга стала внимательно изучать кровавую лужицу, то и дело издавая стоны и что-то бормоча. Потом она повернулась к Невидимому.

— Тот, кого выбрал король, — прокаркала она, — очень опасен. Если его не остановить, вам не удастся отомстить Дому Плантагенетов. И тщательно подготовленный день никогда не наступит. Чиновник должен быть убит!

Вождь в капюшоне, казалось, слушал ее рассеянно, словно думая о чем-то другом, а потом наклонился к человеку справа, прошептал ему несколько слов, и тот обратился к остальным:

— Подождем, пока чиновник, кем бы он ни был, сделает ошибку. Он один. И ему будет трудно не попасть в ловушку. Будьте спокойны. Мы остановим его. — Он уверенно повысил голос: — Придет наш день. Мы очистим страну от королей, епископов, священников и всех остальных, кто привык помыкать нами. Будьте спокойны!

Люди в рясах, понимая, что ждать больше нечего, начали по одному расходиться, кланяясь своему вождю. Когда никого не осталось, тот, кто говорил, повернулся к Невидимому и показал на старую каргу, все еще сидевшую, словно в трансе, на выщербленном грязном полу.

— Она ждет вознаграждения, — сказал он. — Что ей дать?

— Дело сделано, — услышал он шепот. — Перережь ей горло!

Чиновник Суда королевской скамьи Хью Корбетт сидел, завернувшись в одеяла, на краю убогого ложа. От холода его худое, измученное лицо под шапкой черных вьющихся волос осунулось еще больше. Натянув на себя одеяла, он грел онемевшие пальцы над маленькой жаровней, на которой наконец-то заполыхали угли, согревая ледяной воздух. Корбетту было холодно и не хотелось лезть в чан с прохладной водой, который только что принес слуга. Приятели частенько подшучивали над ним с тех пор, как узнали, что он каждый день моется целиком. Весь дрожа, он все-таки вылез из одеял и, не обращая внимания на холод, принялся тереть себя мокрой тряпкой. Когда-то, в ответ на услугу, арабский лекарь сказал ему, что нет лучше способа избежать заразных болезней. Корбетт замер, глядя на тряпку. Заразных болезней! А вдруг этим можно было остановить чуму, убившую его жену и ребенка? Он вновь задрожал от давшей себя знать застарелой боли и принялся изо всех сил растирать грудь. За несколько дней его жена и малыш, веселые, здоровые, с чистой кожей, превратились в смердящие, измученные рвотой скелеты, покрытые гнилостными бубонами. Они умерли прежде, чем он успел осознать, что они умирают, и были похоронены в Сассексе на тихом кладбище в Алфристоне.

Десять лет, прошло почти десять лет, думал он, а боль не утихла! Он посмотрел на себя, на свое худое, жилистое тело в шрамах — памятках от сражений на стороне короля Эдуарда в Уэльсе. Потом потянулся и вывернул руку, чтобы взглянуть на длинный багровый рубец от плеча до запястья. Сколько же лет ему — семь? восемь? Корбетт помнил только, что получил его уже после того, как умерли и были похоронены жена и ребенок. Тогда он отправился добровольно с королевским войском в Уэльс, возможно надеясь, что Смерть, проглядевшая его во время эпидемии чумы, во второй раз не промахнется. Он был в самой гуще сражений, когда, преследуя Ллевеллина, армии Эдуарда I прокладывали себе путь по непокорным долинам Южного Уэльса, постоянно опасаясь валлийцев, которые умело использовали невидимые в тумане предательские болота и топи, чтобы незаметно подобраться и выскочить из засады или выпустить по врагам зазубренные смертоносные стрелы. Как из-под земли вырастали дикие голые воины с длинными охотничьими ножами и убивали зазевавшихся или отставших солдат.

Однажды ночью валлийцы неожиданно напали на главный английский лагерь, рассчитывая добраться до королевского шатра. Корбетт был среди тех, кто остановил их, кто сражался не на жизнь, а на смерть в нескольких шагах от шатра, сойдясь в рукопашной с голыми грязными врагами, которые яростно напирали на телохранителей, встававших у них на пути. Едва не падая на скользкой глине, он наносил удары и разражался бранью, пока не потерял голос. Наконец валлийцев отогнали, и только тогда он обратил внимание на то, что его левая рука — сплошное кровавое месиво. Конечно же король выразил благодарность своим защитникам. Эдуард никогда не забывал ни услуг, ни обид. Ранами Хью занялся королевский лекарь, а возвратившись в Лондон, Корбетт не особенно удивился, узнав, что получил довольно неплохую должность — секретаря в Суде королевской скамьи. С тех пор Хью Корбетт не менял места службы. Каждый день он копировал описи и постановления суда, почти не задумываясь о несчастных людях, чьи судьбы они решают. Каждый день — но не сегодня. Сегодня будет по-другому, подумал он, и стал торопливо одеваться, глядя в щель между ставнями и пытаясь понять, который час. Его разбудили колокола на ближайшей церкви, созывавшие прихожан на службу. А так как в Вестминстере ему надо было быть в полдень, то у него в запасе оставались еще два часа для прогулки, хотя густой туман никак ей не способствовал. Закончив одеваться, он застегнул ремень с длинным кинжалом в кожаных ножнах и небольшим кошелем, вынул из единственного сундука толстый шерстяной плащ и вышел на крутую винтовую деревянную лестницу. На полпути, правда, вспомнил, что не запер дверь, и повернулся было, чтобы идти наверх, но, пожав плечами, передумал. Крошечная мансарда с камышом на полу, простой кроватью и почти пустым деревянным сундуком вряд ли привлечет внимание даже неразборчивого вора. И Корбетт продолжил путь вниз.

На улице стоял туман, но уже вовсю слышался скрип телег. Хью пошел по Темза-стрит, стараясь держаться посередине, подальше от нависавших над ней домов, из окон которых служанки уже выбрасывали сор и выливали ночные горшки, задавая работу мусорщикам и бродячим собакам. Отцы города это запрещали и даже назначали досмотрщиков, чтобы штрафовать нарушителей и убивать животных, роющихся в отбросах. Хью потуже закутался в плащ и вспомнил, что этот запрет забыт со времен последних беспорядков. Ходить по городу было опасно, так что чиновник не снимал руку с рукоятки длинного валлийского кинжала, висевшего на поясе под плащом. В Лондоне царило беззаконие, банды головорезов, «буйных ребят» разгуливали по улицам, и стоило попытаться схватить преступника, как на крики или звук рожка сбегались его сообщники. В некоторых местах, к примеру у собора Святого Павла и на кладбище, о законе как будто вовсе не слышали, и здесь само собой возникло убежище для лондонских преступников, убийц и воров.