Розы любви - Мэри Джо Патни

На несколько коротких минут, пока его конь вихрем мчался по долине, Никлас забылся, опьяненный скоростью. Но когда скачка закончилась и он вновь очутился в доме, все опять вернулось на круги своя.

В те годы, что он провел за границей, он часто думал об Эбердэре, раздираемый противоречивыми чувствами: острой тоской по дому и страхом перед тем, что он там найдет. Сутки, прошедшие после возвращения, показали, что его опасения оказались не напрасны. Глупо было думать, будто четыре года, проведенных вдали от этих мест, могли стереть прошлое. Каждая комната дома, каждый акр долины будили воспоминания. Были среди них и счастливые, но их перекрывали другие, били и недавние, придававшие горький привкус всему тому, что он когда-то любил. Быть может, перед тем как умереть, старый граф к ярости проклял свою родную долину, чтобы презираемый им внук никогда не смог обрести здесь счастье…

Никлас подошел к окну своей спальни и окинул взглядом окрестности. Долина была так же прекрасна, как и прежде: островки дикой природы на вершинах холмов, а внизу — тщательно ухоженные сады и поля. Везде уже начала пробиваться нежная весенняя зелень. Еще немного, и расцветут нарциссы. В детстве он с удовольствием помогал садовникам высаживать их луковицы под деревьями, неизменно пачкаясь при этом землей. Дед считал это еще одним доказательством того, что в жилах Никласа течет неблагородная кровь.

Он поднял глаза и посмотрел па полуразрушенный замок, нависающий над долиной. Много веков его мощные стены были крепостью и домом рода Дэйвисов. Однако когда наступили более мирные времена, прапрадед Никласа решил, что одна из самых богатых семей Британии заслуживает более роскошного обиталища, и построил огромный новый особняк.

Помимо прочих удобств, в доме имелось множество спален, и вчера Никлас был этому рад. Он не собирался поселяться в парадных графских покоях, в которых некогда жил его дед, а когда вошел в собственные, у него внутри все перевернулось, потому что он не мог смотреть на свою старую кровать и не представлять себе лежащую на ней Кэролайн, обнаженную и призывно протягивающую к нему руки. Он сразу же вышел и перебрался в комнату для гостей, безликую и не тревожащую душу, похожую на номер в дорогом отеле.

Но даже здесь он спал плохо, его мучили дурные сны и еще худшие воспоминания. К утру он принял решение, трудное, но неизбежное: он должен порвать все узы, связывающие его с Эбердэром. Здесь ему никогда не удастся обрести душевный покой, тот покой, который он тщетно искал последние четыре года, беспрестанно переезжая из страны в страну.

Но возможно ли добиться отмены майората, чтобы продать поместье? Надо будет спросить об этом у адвоката, который ведет его дела. Мысль о продаже Эбердэра причиняла Никласу боль. Стоило подумать о том, что все это перейдет в чужие руки, — ив сердце его разверзалась пустота. Продать имение — это все равно что отрезать собственную руку, однако, он не видел другого выхода.

Впрочем, в продаже есть и свои плюсы. Приятно думать, что от такой вести его дед перевернется в гробу. Где бы ни был сейчас этот лицемерный старый ублюдок, его наверняка хватит еще один — на сей раз потусторонний — апоплексический удар.

Никлас резко повернулся, торопливо вышел из спальни и направился в библиотеку. Как прожить остаток жизни — это слишком унылая тема для размышлений, по вот что касается ближайших нескольких часов, то тут уж точно можно кое-что предпринять. Немного усилий, много бренди — и в памяти не останется от них ни малейшего следа.

Прежде Клер ни разу не доводилось бывать в графском доме. Как она и ожидала, особняк оказался громоздким и величественным. Но выглядел он угрюмым — может быть, потому, что с большей части мебели так и не сняли холщовых чехлов. На всем здесь лежала печать заброшенности, запустения, что, впрочем, было вполне понятно: ведь хозяин не заглядывал сюда уже четыре года. Дворецкий Уильямс, тоже хмурый и угрюмый, поначалу не хотел пускать Клер без доклада, но поскольку он был местный и вырос в деревне, ей в конце концов удалось его уговорить. Он провел ее по длинному коридору, затем отворил дверь библиотеки и объявил:

— К вам мисс Клер Морган, милорд. Она сказала, что у нее дело, не терпящее отлагательства.

Собрав в кулак все свое мужество. Клер быстро прошла мимо Уильямса в библиотеку, чтобы не дать графу возможности отказаться принять се. Если сегодня она потерпит поражение, другого случая ей уже не представится.

Граф стоял у окна, глядя на простирающуюся перед домом долину. Его камзол был переброшен через спинку стула; в рубашке он выглядел беспутным, бесшабашным повесой. Странно, что его прозвали Старым Ником: ведь ему еще нет и тридцати.

Когда дверь за Уильямсом закрылась, граф обернулся и устремил холодный взгляд па Клер. Хотя особенно высоким ростом Никлас не отличался, вся его фигура излучала силу. Клер помнила, что даже в подростковом возрасте, когда большинство мальчишек бывают нескладными и неуклюжими, он безупречно владел своим телом.

На первый взгляд, он почти не изменился, разве что стал еще красивее, чем четыре года назад, хотя трудно было себе представить, что такой красавец может похорошеть еще больше. И все же кое-какие перемены в нем произошли; Клер видела это по его глазам. Раньше в них играл смех, озорной, заразительный, теперь же они были непроницаемы, как отполированная водным потоком кремневая галька. Да, распутство, участие в громких скандальных историях, многочисленные дуэли оставили на нем очевидный след.

Пока Клер колебалась, не решаясь заговорить первой, он спросил:

— Не приходитесь ли вы родственницей преподобному Томасу Моргану?

— Я его дочь. Я работаю учительницей в школе Пенрита. Граф скользнул по ней скучающим взглядом.

— Да, в самом деле. Помню, иногда он приводил с собой маленькую чумазую девчонку.

— Вы всегда были по меньшей мере вдвое чумазее меня! — мгновенно отпарировала уязвленная Клер.

— Очень может быть, — согласился он, и в его взгляде мелькнула легкая усмешка. — Я был скверным мальчишкой, позором семьи. Во время уроков преподобный Морган часто приводил мне в пример свою дочь как образец ангельского благонравия, так что я заглазно вас возненавидел.

Сама не понимая почему, Клер почувствовала обиду, хотя эти слова, казалось бы, не должны были ее особо задеть.

— А мне он говорил, что вы — самый умный мальчик из всех, которых он когда-либо учил, и что, несмотря на вашу необузданность, у вас доброе сердце, — со всей возможной кротостью сказала она, надеясь, что ее ответ не вызовет у него раздражения.

— Как видно, ваш отец совсем не разбирался в людях, — холодно произнес граф. Его напускной веселости как не бывало. — Коль скоро вы дочь проповедника, вам, как я понимаю, требуются деньги для какого-то богоугодного дела, без сомнения, весьма скучного. Впредь обращайтесь со своими просьбами к моему управляющему вместо того, чтобы беспокоить меня. Прощайте, мисс Морган.

Давая понять, что аудиенция окончена, он хотел было повернуться к девушке спиной, но тут Клер выпалила: