Кабы я была царица - Вера Колочкова

* * *

Лицо после нанесенной на него и смытой дорогущей маски лучше не стало. С чего бы ему лучше становиться, интересно? Синяк на скуле все равно никакой маской не изведешь… И темные круги под глазами тоже не спрячешь, и бледную кожу… «У вас, мамаша, очень измученный вид, однако. Вы что, недосыпаете? – заботливо поинтересовалась пожилая врачиха из детской поликлиники, когда она вчера заявилась с Сашенькой к ней на прием. – Вроде ребеночек у вас здоровенький… Может, вы решили на диету сесть? Смотрите, мамочка, так и до нервного истощения недалеко… А это ребеночку вредно…» Будто она и без нее не знает, что вредно! Не сама ж она себя извела до этого нервного истощения, ей-богу…

Еще раз осторожно потрогав набухший синяк на скуле, Вика тряхнула головой, пытаясь уронить волосы на щеки так, чтоб синяка не было видно, потом снова глянула на себя в зеркало исподлобья. Нет. Как ни старайся, все равно выглядывает. Если только замазать чем-нибудь… Завтра же гулять с Сашенькой надо… Вадим требует, чтоб она непременно соблюдала для сына строгий режим дня – кормление, сон, прогулки…

Вспомнив о Вадиме, она тут же напрягла шею, как норовистая лошадь, мотнула головой, отчего прямые пряди волос взметнулись над лицом черной гривой и свалились на плечи, снова открыв для обозрения всю синюшную «красоту». Вот сволочь какая, этот ее так называемый муж! Да если б она знала…

В комнате вдруг проснулся и закряхтел Сашенька, словно почувствовал на расстоянии нечаянный ее всплеск эмоций. А может, и правда почувствовал. Дети, говорят, материнские настроения сразу через себя пропускают. Соскочив с пуфика, она метнулась тонкой тенью в соседнюю со спальней комнату – там Вадим оборудовал для Сашеньки детскую. Красивая получилась комнатка – как на картинке. Да и вся квартира была такая – как домик для куклы Барби. Розово-пряничная. Со вкусом у Вадима было не очень. Бабский был у него вкус. Сентиментальный. А он всегда только своими желаниями руководствовался, ее и не спрашивал. Действительно – зачем ему с ней советоваться? Она ж ему никто и звать никак, получается. Одно название, что законная жена. Никакого толку от этой законности, страдание одно…

А начиналось как все красиво, если вспомнить! Точно по ее сценарию начиналось, как она когда-то себе намечтала… Пришел, увидел, засыпал цветами и дорогими подарками, через неделю в ЗАГС повел. И свадьбу скороспелую и шикарную закатил, и кольцо с брюликом, и шубу на плечи. После свадьбы привез в свой северный богатый город, сразу в эту вот квартиру… Сказка! Она тогда и дышать боялась, чтоб ненароком эту сказку не спугнуть. Потому что так не бывает, ей казалось. Чтобы все сразу, чтобы всего много-много. Томка тогда еще сказала – помнишь, мол, как ты в детстве хотела – кабы я была царица… Помнишь?

Конечно, она все помнила, как не помнить. И игру эту их дурацкую помнила. Кабы я была царица, молвила одна девица… Вот и накаркала сама себе девица сомнительное счастье. Лучше бы она навеки с Томкой осталась, чем так жить! Правда, и с Томкой тоже их мир не брал, чего уж там… Хорошо Соньке – ей вообще любая жизнь по фигу. Что бедная, что богатая. Сунется к себе за шкаф, заберется с ногами на старенькую скрипучую кушетку да в книжку уткнется. И все, и пропала, нет ее. Позовешь, бывало, а она поднимет на тебя глазищи и будто в упор не видит… Будто сквозь тебя смотрит. Страшно даже. Томка ее нелюдимкой звала. Сидит себе за шкафом и даже не слышит, как они с Томкой дурным криком друг на друга исходят. Никак Томка понять ее не хотела, не получалось у них мирно-нищенского совместного сосуществования, хоть убей.

Ну не могла она так жить, как Томка хотела, каждый кусок впрок откладывая! Противно было шмотки из секонд-хенда носить да один и тот же суп на завтрак, обед и ужин есть. С детства она этого супа наелась. Потому и в институт поступать не стала, после школы сразу работать пошла, чтоб деньги свои были, чтоб тратить их можно было здесь и сейчас, а не откладывать на светлое будущее. Работа была у нее, конечно, не ахти какая – официанткой в кафе. Но зато зарплата своя, собственная. И можно было ее на себя тратить, а не откладывать на непонятный черный день. Какой такой черный день может быть у молодой девчонки, скажите? Она ж не старуха, чтоб себе на поминки копеечки от пенсии откладывать. А Томка все зудела, зудела, учила ее экономной жизни, все требовала, чтоб она зарплату ей отдавала… Потом уж до того дело дошло, что пришлось им полки в холодильнике разделить. У нее была своя еда, у Томки с Сонькой – своя… Нет, она Томке очень благодарна, конечно, она все понимает про ее сестринскую для них с Сонькой жертвенность, но не до такой же степени! Все равно у нее не получилось бы так жить… Хотя теперь она что, лучше живет, что ли? Вот оно, все есть, много-много, а только появись такая возможность – сбежала бы от этого «много-много» к чертовой матери…

Она поначалу и пыталась бежать. Когда поняла, какую роль ей в своей жизни Вадим отвел. И даже Томке позвонила, плакала в трубку – забери меня, мол, отсюда… Ну, хоть денег на дорогу пришли…

Правда, основную причину своих слез она тогда от Томки скрыла, конечно. Стыдно было про эту причину рассказывать. Просто сказала – плохо с мужем живет. А Томка послушала ее рыдания и как отрезала – нет уж, говорит, дорогая. Раз вышла замуж, так живи, как получится. Я, мол, на вас молодую жизнь положила, дайте теперь и мне пожить… Что ж, ее тоже можно понять, Томку-то. Она ведь им с Сонькой не мать, а всего лишь сестра. Могла бы вообще в детдом спровадить… Хотя после этого звонка она сильно на нее разобиделась, конечно. Вот уже год с ней не разговаривает. Да Томка особо и не стремится к общению – с глаз долой, из сердца вон. Сонька звонит иногда, а Томка – нет. Да что толку от Соньки? Чем она ей поможет? У нее и денег-то своих нет, все подчистую Томка забирает. Правда, давно чего-то не звонила Сонька… Интересно, как у них там дела? Самой бы позвонить, да Вадим все счета телефонные проверяет… Увидит – скандал будет…

Она еще постояла над спящим Сашенькой, провела рукой по теплому детскому лбу. И сама не заметила, как крупная слеза, свалившись неожиданно, плюхнулась на детскую щечку. Сашенька вздрогнул, закрутил головой, скорчил недовольную гримаску. Хорошо, не проснулся. Шмыгая носом и размазывая горячие слезы по щекам, она тихонько попятилась, отступая к выходу из детской, осторожно закрыла за собой дверь. Чего это ей реветь так неожиданно приспичило? Сто лет уж не ревела. Казалось, и слез в организме не осталось, а тут на тебе, вдруг прорвало…

Поначалу она много ревела. С утра и до вечера только и делала, что ревела. Поначалу муж Вадим бил ее смертным боем – ни за что, просто так. Приучал к порядку, как он говорил. Чтоб сразу она, молодая жена, поняла свое законное место. И пойти пожаловаться было некуда и некому – город маленький, особенный такой, нефтяной-северный, Вадим тут царь и бог… А она, выходит, по своему законному замужнему положению должна быть вроде как царицей и богиней. Кабы я была царица… Ага, как же… Царицей и богиней у Вадима была… Господи, как это мерзко-то все, как противно! Как начинаешь об этом думать, так умереть от досады хочется – как же она так опрометчиво во все это вляпалась?

Поначалу она никак не могла всю эту ситуацию до конца просечь. Не укладывалась эта ситуация в голове, отторгалась напрочь. Очень уж ей странно было – зачем Вадим вообще этот спектакль с женитьбой устроил, если не любит ее совсем? В первый же день, как привез ее сюда, тут же и исчез на три дня. Не совсем, конечно, исчез, все же звонил изредка, на ее слезливо-недоуменные вопросы отвечал резко – заткнись, мол, и привыкай. Так надо. Чего, мол, тебе не хватает? В холодильнике полно еды, музыка всякая в доме есть, диски с киношками… Когда на исходе третьего дня заявился, она ему истерику закатила, конечно. Тогда он впервые ее избил – целого места на ней не было…