Дело по обвинению. Остров Медвежий - Эван Хантер

ходу исправляя. Потом он вдруг сообразил, что начал переписывать все заново. Взглянул на часы: уже десять, а машинистки все еще нет. Вновь позвонил в бюро и попросил, чтобы вместо машинистки прислали стенографистку. Неожиданно оказалось, что до завтрашнего заседания суда предстоит сделать еще очень многое, и он испугался, что не успеет справиться с этим до пяти часов.

Действительно, из своего кабинета он ушел только в шесть. К тому времени небо уже приобрело угрожающе серый цвет.

Глава 2

Казалось, вот-вот польет дождь. Весь день город накалялся в лучах июльского солнца, как огромная домна. А теперь, в половине восьмого вечера, на горизонте сгустились черные тучи, принесшие с собой обманчивый покров темноты, подобие беззвездной ночи. Великолепная панорама Нью-Йорка вырисовывалась на их фоне с пронзительной четкостью. Как защита от надвигавшейся бури вспыхивали фонари, желтыми ранами зияли освещенные окна. За рекой, в Нью-Джерси, глухо рокотал гром. В небе метались бледные зигзаги молний, словно трассирующие пули, рыскающие в поисках несуществующей цели.

Дождь должен был налететь с реки Гудзон, обрушиться на многоквартирные дома Риверсайд-Драйв с их швейцарами и лифтерами, с непристойностями, нацарапанными на стенах вестибюлей этих некогда аристократических домов. Оттуда дождю предстояло захватить восточные районы города, пронестись через негритянский и испанский Гарлемы и ринуться на противоположный берег острова, а затем через Ист-Ривер, омыв по дороге улицы итальянского Гарлема.

Обитатели итальянского Гарлема сидели на крылечках и болтали. На женщинах были цветастые халаты, на мужчинах – спортивные безрукавки. Из-за жары поливочные машины сегодня раньше омыли мостовую. Но солнце, как автогенная горелка, опалило асфальт и на улицах опять воцарилась убийственная жара. Теперь солнце уже зашло, но жара осталась, и люди пили пиво из охлажденных кружек, на краях которых осаждались капельки влаги. Все поглядывали на небо, надеясь, что скоро начнется дождь. Ведь перед дождем по улице пронесется прохладный ветер, гоня вперед обрывки газет, вздувая женские юбки.

Но перед дождем предстояло совершиться убийству.

Улица была длинной. Она пересекала весь остров Манхэттен, начинаясь у Ист-Ривер и уходя на запад с прямолинейностью штопора. Кварталы с негритянским, пуэрториканским и итальянским населением лепились к этому штопору так тесно, что их границы наслаивались друг на друга. Это была очень длинная улица, пронзившая самое сердце острова и с геометрической неизбежностью уходившая прямо в тучи над Гудзоном.

По улице шли трое. Весь день передавалось из уст в уста: «Снова началось! Снова началось!» И вот теперь они шли по улице – трое высоких подростков. Быстро и спокойно они прошли свободную Третью авеню и Лексингтон-авеню, насторожились, выйдя на Парк-авеню, свернули под железнодорожную арку и ворвались на эту улицу, как взрыв ручной гранаты. Армейские башмаки выбивали по асфальту беспорядочную дробь, в которой таился свой ритм, кулаки были сжаты. Все трое уже не могли сдержать возбуждения, свирепой, долго накапливавшейся ярости. Самый высокий вытащил нож, в сумраке блеснуло лезвие, и вот уже в безмолвной пантомиме блестят три нежа, девушка крикнула по-испански «Mira! Cuidado!».[1] Один из подростков рявкнул: «А ну, заткнись, чумазая шлюха!» Мальчик, сидевший на ступеньках крыльца, поднял голову, услышав английскую речь без акцента, и внезапно встал.

– Это один из них, – сказал голос, а другой крикнул:

– Бей его!

Мальчик повернул к ним ничего не выражавшее лицо. Сверкнув, лезвие вонзилось и снизу вверх располосовало мышцы живота. Тут же опустились остальные ножи, рубя и кромсая до тех пор, пока мальчик не упал, как окруженный убийцами Цезарь. Кровь брызнула по тротуару, как первые капли дождя. С противоположной стороны улицы к незваным пришельцам бросились четыре других подростка.

– Беги! – крикнул чей-то голос. Все трое бросились бежать, нырнули под арку, выскочили на Парк-авеню, помчались изо всех сил, и тут хлынул дождь.

Дождь безжалостно барабанил по распростертому телу у крыльца, растворяя густую красную кровь, струившуюся из вспоротого живота, смывая ее в канаву.

Мальчик умер прежде, чем патрульная полицейская машина забрала его убийц всего в четырех кварталах от места, где он лежал.

* * *

Лейтенант сыскной полиции Ричард Ганнисон был высоким тощим человеком с прямыми светлыми волосами и аспидно-серыми глазами. В юности он весь был покрыт прыщами, и кожа на его лице была вся словно изрыта. Из-за этого он не мог теперь бриться без того, чтобы не порезаться. Многочисленные шрамы на щеках и подбородке придавали ему сходство с тощим немецким студентом-дуэлянтом.

Лейтенант был начальником участка № 27, включавшего ту часть Гарлема, через которую проходила эта длинная улица. Его юрисдикция, собственно говоря, кончалась на Пятой авеню, а точнее, на белой осевой линии, разделяющей пополам Пятую авеню в испанском Гарлеме. Под началом лейтенанта находилось восемнадцать человек. Он любил называть Гарлем «клоакой преступности» – эту фразу он где-то подхватил и с тех пор употреблял с какой-то неодолимой силой неуместности. Особой эрудицией лейтенант не отличался. Как-то раз он попробовал взяться за «Преступление и наказание», намереваясь почерпнуть из этой книги общие принципы для своей работы, но после недели старательного и мучительного чтения бросил ее, совершенно убежденный, что никто на свете не способен сообщить ему ничего нового о преступлениях и наказаниях. Лучшего учителя, чем Гарлем, сыскать было невозможно, а он проработал в Гарлеме двадцать четыре года. Он знал все, что можно было знать об этой «клоаке преступности», знал ее как свои пять пальцев: и на вид, и на запах, и на ощупь.

Трое подростков, которые стояли теперь перед ним в приемной участка, ничем не отличались – ни в худшем, ни в лучшем смысле – от многих сотен преступников, прошедших через его руки за двадцать четыре года службы. По глубокому убеждению лейтенанта Ганнисона, молодость не давала права на снисхождение. Бандит – это, в конце концов, бандит. Молодой бандит отличается от старого только отсутствием опыта. Он стоял перед тремя подростками, упершись в бока мощными руками, и чувствовал только раздражение от того, что его вытащили сюда из дома, оторвав от послеобеденной газеты. Полицейский, арестовавший эту тройку, сообщил об убийстве дежурному по участку Майклу Ларсену, а тот немедленно позвонил Ганнисону домой и только потом – в прокуратуру.

Помощник прокурора, молодой блондин, который, казалось, только-только окончил юридический факультет Нью-Йоркского университета, к приходу Ганнисона находился уже в участке. Поскольку дело шло об убийстве, он предусмотрительно захватил с собой стенографиста из криминалистического отдела прокуратуры. Стенографист, лысеющий человек лет за сорок, сидел на стуле с прямой спинкой и со скукой смотрел на струи дождя за зарешеченными окнами участка.