Курица в полете - Екатерина Вильмонт

— Вот и я говорю, она слишком хорошо готовит!

Они говорили так, будто Эллы не было в комнате. В общем-тоее все в конторе любили, но она давно научилась быть незаметной. Никогда некричала, не выходила из себя, не вступала в шумные дискуссии, а тихо делаласвое дело. Она работала юристом в литературном агентстве «Персефона». Названиеего было составлено из первых букв фамилий организаторов — Перельман, Серов иФонякова. Перельман уже три года как умер, Фонякова вышла замуж и переехала вПетербург, и Валерий Яковлевич Серов теперь единолично владел агентством. Эллувсегда удивляло, неужели никто из создателей фирмы не знает, что Персефонакроме всего прочего была богиней царства мертвых, супругой Аида? Но, судя поВалерию Яковлевичу (остальных она не знала), они ничего не смыслили вмифологии. Впрочем, Персефона была наряду со своей матерью Деметрой еще ибогиней плодородия и земледелия, — вероятно, поэтому агентство, в общем,процветало. Валерий Яковлевич был неплохой человек, весьма посредственныйюрист, но зато умел прошибать лбом стены и имел организаторские способности. Онбыстро понял: миловидная, хоть и полная, женщина незаменимый работник — и оченьее ценил. Если он слышал, что Леля уж чересчур нападает на Эллу Борисовну, онстучал кулаком по столу и непререкаемо заявлял:

— Елена, запомни раз и навсегда — никто не знает, какаяу тебя будет фигура, когда ты доживешь до лет Эллы Борисовны.

Поначалу Элла обижалась, вспыхивала, глотала подступавшиеслезы, но вскоре поняла: он вовсе не хотел ее обидеть, просто Валерий Яковлевичпринадлежит к мужчинам, для которых двадцатипятилетняя женщина уже, как писалкто-то из классиков, «не совсем свежая Фиделька», а тридцатипятилетняя и вовсе безнадежнаястаруха. А поскольку он совсем ей не нравился как мужчина, это перестало еезадевать. Он начальник, и неплохой в общем-то, и вроде даже не дает ее вобиду.., пусть…

Она вообще не была обидчива и по-настоящему обиделась всегоодин раз в жизни — на свою мать, которая поначалу еще навещала изредка дочь, апотом уехала за границу и сгинула.

Отец спился, бабушка Антонина Сократовна с горя слегла,когда отца выгнали с работы. Тогда бабушка Женя перебралась в большую квартируна Пушкинской, а ее китобой перебраться не захотел, и бабушка Женя рвалась начасти, ухаживая за Антониной Сократовной, отцом и Эллой и навещая своегокитобоя. Денег в семье не стало, Антонина Сократовна отдала бабушке Жене своидрагоценности, которых она никогда не носила, с просьбой продать их.

Бабушка Женя, невысокая, худенькая, с вечной сигаретой ворту, очень удивилась:

— Откуда это у вас? Вы ж всегда говорили, что выросли внищете. Или у вас были богатые любовники? А как же партийная совесть?

— Женя, что вы такое говорите? У меня в жизни былтолько один мужчина — мой муж!

— Господи, какой кошмар, до чего ж вы несчастнаяженщина, я даже не думала! — искренне воскликнула Евгения Вениаминовна.

— Зато у вас их было, видимо, не счесть! Как и у вашейдочки! Боюсь, как бы Эллочка не унаследовала это от вас!

— Надеюсь, унаследует! — усмехнулась ЕвгенияВениаминовна.

Разговор перешел на другое, а вопрос о происхождениидрагоценностей так и остался без ответа.

Но продавать их бабушка Женя не стала. Она решила вопросиначе — начала готовить на заказ.

В Одессе каждая вторая женщина была великой кулинаркой. Нонаходились состоятельные дамы, жены «больших людей», которые не хотели стоять уплиты, особенно когда предстояло большое застолье. И тогда они обращались кбабушке Жене.

Она умела потрафить любому самому изысканному вкусу и потомубрала дорого. И вскоре заказать у нее обед или ужин стало считаться хорошимтоном. Бабушка Женя ставила условием, чтобы продукты привозили ей на дом. Самавыбирала на Привозе только рыбу, это она не могла никому доверить. Когдазаказчики приезжали за ее яствами, она аккуратно складывала в мешочки все, чтоу нее оставалось, — немножко муки, несколько орехов, чуть-чуть масла.Заказчики, как правило, краснели и оставляли эти пустяки ей, чувствуя себя приэтом щедрыми и великодушными и преисполняясь трепетного уважения кпо-старомодному честной пожилой женщине. И только Элла знала, что бабушка ужеуспела отложить несколько пирожков, немного фаршированной рыбы, тех же орехов,того-сего…

Как-то Элла заявила:

— Бабуль, это ведь нечестно!

Бабушка взъерошила ей волосы, передвинула папироску изодного уголка рта в другой и сказала с вечной своей усмешкой:

— Элка, ты пойми, я ж не последнее у них забираю. Япросто представляю себе, что они бы пригласили меня на ужин и я бы это съела.Они что, обеднели бы? А так я и сама поем, и тебя накормлю, и папаще-пропойцекусок перепадет, и этой партийной стерве. А ее драгоценности лучше тебедостанутся, ты у меня красавицей будешь, красавицам цацки нужны, а кто нынче ихтебе купит?

Хотя, если честно, нет у меня уверенности, что цацки эти неконфискованы у репрессированных…

Несмотря на все это, за Антониной Сократовной она ухаживалаболее чем добросовестно, а когда та через год тихо скончалась во сне, бабушкаЖеня плакала. Она по-своему привязалась к старухе, которую раньше терпеть немогла.

А отца подобрала его бывшая секретарша. Он переехал к ней идаже бросил пить, но как-то совсем потух, высох, сильно постарел и все режестал навещать дочь. Не любил смотреть на Эллу, которая, взрослея, все большепоходила на мать. Она жалела отца, слегка побаивалась в моменты запоев, но,когда он перестал пить, почувствовала: он ее не любит. Он вообще никого нелюбил теперь. А она еще любила его, но совсем не уважала. Он оказался слишкомслабым…

Теперь Элла жила в огромной квартире вдвоем с бабушкой ибольше не играла на скрипке — у нее теперь было много других обязанностей. Онапомогала бабушке готовить. А еще они сдавали одну комнату ленинградскомуписателю, который писал сценарий о моряках-черноморцах. А китобой Люсикнеожиданно женился на молодой вдове замполита, который спьяну врезался намотоцикле в телеграфный столб. Бабушка Женя презрительно скривила губы ипроизнесла только одну загадочную фразу: «Люсик — он и есть Люсик!» Но как-то сразупостарела. Элла чувствовала себя виноватой.

Ведь это из-за нее бабушка бросила свой курень наШестнадцатой станции и соседа-китобоя. А она, наверное, его любила… Но одноЭлла усвоила прочно: несмотря на бесконечные разговоры о любви — по радио, потелевизору, в кино, в книгах и в песнях, — любовь — страшнаяразрушительная сила. Но такая притягательная… Ее подружка Лира влюбилась взнаменитого на всю Одессу красавца Вадю-часовщика. Он был и вправду красив какбог. Сидел за витриной своей часовой мастерской, а девчонки со всей Одессыбегали смотреть на него. Белокурый, загорелый, голубоглазый, с обаятельнойулыбкой, он, казалось, ни одну женщину не мог оставить равнодушной. Элла своимиглазами видела, как проходившие мимо приезжие дамы, бросив случайный взгляд навитрину часовой мастерской, вдруг замирали в изумлении, подходили поближе изачарованно смотрели на смуглого, голубоглазого бога, невесть каким ветромзанесенного в жалкую мастерскую. Те, что посмелее, заходили внутрь,заговаривали с ним. Он обаятельно улыбался, брал в ремонт абсолютно исправныечасы и, говорят, очень неплохо зарабатывал. Лирка бегала к его мастерскойкаждый день после уроков, стояла столбом у витрины и в результате осталась ввосьмом классе на второй год. Но обвинила в этом почему-то Эллу. И даже сталазвать ее Эллочкой-Людоедкои.