Алхимия убийства - Кэрол Макклири

Хотя одет не совсем так, как человек, с кем у меня произошла стычка в Нью-Йорке, производит он то же самое впечатление: бедный иммигрант из Восточной Европы, недавно сошедший с парохода на острове Эллис.[5]

Он оборачивается и смотрит прямо на меня. Теперь я вижу, что у него борода и круглые, в золотой оправе, очки.

Опускаю руку в карман и зажимаю в ладони резиновую спринцовку с кислотой. Кроме полицейского свистка у меня есть необычное оружие, которое я переняла у проституток из трущоб Мехико. Они держат при себе небольшую, помещающуюся в ладони резиновую спринцовку, наполненную острым перцем и их мочой. Этим содержимым можно брызнуть в глаза чересчур агрессивным мужчинам. Скромность не позволила мне воспользоваться своей телесной жидкостью, и вместо нее я налила кислоты для пайки, которую взяла у горничной в гостинице.

Человек в черном отворачивается и уходит в противоположном направлении.

Вдали, впереди него вижу огни на площади Бланш. Взяв себя в руки, неторопливо следую за ним, радуясь, что он направляется на проходящее там празднество.

Мысли кружатся в голове как призраки на чердаке. Так нашла ли я его наконец? Просто невероятно, что я покрыла расстояние в тысячи миль, провела неделю в Париже, пытаясь выследить его, а он вдруг появляется прямо передо мной.

Когда я подхожу к площади Бланш, ночь озаряется яркими огнями и оглашается людским весельем. Время раздвинуло занавес веков, старые кладбища отдали своих мертвецов, живые призраки заполнили освещенные кафе, а разодетые гуляки толпятся на площади.

Недавно открытое кабаре «Мулен Руж», что значит «Красная мельница», сверкает красными лампами на крыльях, вращающихся как у старых мукомольных мельниц. Кафе и кабаре, обступающие площадь, переполнены гуляющей публикой. Веселые возгласы, взрывы смеха и пестрая толпа в странных костюмах приветствуют меня.

Пока я преследую человека в черном, дорогу мне пересекает римский сенатор в простыне вместо тоги и с лавровым венцом на голове. Мимо проходит королева Виктория в белых кружевах и черном шерстяном платье. Королева не только выше и полнее, чем на картинах, но у «нее» еще борода и озорная улыбка богемного поэта. Карл Великий сошел с постамента своего памятника перед собором Парижской Богоматери и шествует в золотой короне и нагруднике и с громадным кубком вина в руке в окружении приплясывающих кокоток — классических французских проституток, одетых, или, скорее, раздетых, как лесные нимфы, поскольку то, что на них, одеждой не назовешь. Все это под аккомпанемент зажигательного канкана и восторженных восклицаний мужчин, теснящихся вокруг женщин, которые вскидывают ноги, демонстрируя кружева.

Президент страны призвал парижан веселиться в этом году, несмотря на страх, посеянный террористами, и эпидемию гриппа. Хотя президент сочувственно относился к бедственному положению горожан, все равно на его жизнь было совершено неудавшееся покушение накануне торжественного открытия Всемирной выставки.[6]

Я пытаюсь лучше разглядеть человека в черном, неотступно следуя за ним в толпе веселящихся людей. В его очках с золотой оправой красноватый отблеск. Не помню, чтобы очки немецкого врача поблескивали каким-то цветом. И его густые волосы более взъерошенные и борода длиннее, чем я себе представляла.

Все-таки мне кажется, это он. Или я вижу то, что мне хочется видеть? В конце концов, мужчины везде и всюду любят носить бороду и усы. Бросается в глаза одна существенное деталь в его наружности: у него на шее красный шарф, отличительный признак радикала и революционера.

В связи с шарфом возникает вопрос: если он пытается скрыть свою личность, зачем привлекать внимание к себе тем, что ассоциирует его с радикалами? Ответ, конечно, прост: это Монмартр, а не Нью-Йорк. Надеть что-либо красное — на Холме это показатель определенного стиля одежды, как носить часы на золотой цепочке на Уолл-стрит.

Он останавливается и оборачивается, словно ищет кого-то. Чтобы не встретиться с ним глазами, делаю вид, будто слушаю одетую в лохмотья девушку, которая с кошкой на руках поет грустную песню о жизни на улице.

Ночью под луной

Я брожу по набережной Сены.

Под мостом за несколько су

Я продаю любовь кому попало.

Когда нечего есть,

Я иду по безлюдной улице.

Куда глаза глядят.[7]

Я имела возможность стать его очередной жертвой, но моя смелость улетучилась. Приходится убеждать себя, что я проделала весь этот путь не для того, чтобы праздновать труса. Собравшись с духом, с улыбкой шлюхи на губах поворачиваюсь в его сторону, но он уже ушел. Девушка, певшая грустную песню, обращается ко мне, когда я собираюсь ринуться за ним в погоню.

— Вот. — Она достает из шляпки собранные ею жалкие гроши. — Возьмите это и не торгуйте собой сегодня ночью.

Я признательно улыбаюсь и убегаю, согретая ее благотворительным жестом. Убеждена, что люди, пережившие невзгоды и лишения, с большей охотой делятся тем немногим, что у них есть, чем те, кто живет в достатке.

Увертываясь от мушкетеров в ярких красных камзолах и шляпах с перьями, я не спускаю глаз с человека в черном. Какое странное место для слежки за убийцей среди мирского и гротескового: здесь Сократ с кубком болиголова, обезглавленная Мария Антуанетта под руку с палачом в черной маске, несущим ее голову, держащиеся за руки Элоиза и Абеляр, на шее которого на веревке болтаются два шара. Моя воспитанность не позволяет предаваться размышлениям о символизме этих шаров.

Какой-то пьяный, одетый как елизаветинский аристократ, лезет ко мне обниматься, и я бью его по рукам. Женщина не крепкого телосложения, но выросшая в небольшом городишке в компании шести братьев, я научилась давать отпор приставалам.

— Шлюха. — Произношение выдает англичанина.

Я быстро отхожу в сторону от болвана, скрывая веером довольную улыбку. В моем родном городе за такое обращение с женщиной его бы отделали за милую душу. Но в эту ночь в Париже оскорбление не задевает меня, потому как я испытываю удовлетворение, что мой маскарад удался.

Справа от меня раздаются крики, и бутылка шампанского летит в запряженную четверкой лошадей повозку, въезжающую на площадь. Стоящие на ней мужчины и женщины кричат:

— Мы требуем хлеба! Мы требуем свободы! Смерть тем, кто отказывает в этом народу!