Кукольник - Родриго Кортес

— Значит, так, Томсон, — даже не оборачиваясь, раздраженно проронил он. — Всю прислугу — на прочесывание усадьбы. Попробуйте найти нож. А если повезет… в общем, если и голову найдут, будет неплохо. Пусть проверят все: дом, сад, ближайшие посадки, задний двор, выгребные ямы — все! Тех, кто работает в поле, с работы снимите. Пусть обыщут плантации. Каждый акр!

— Но…

— Я сказал, снимите, — с угрозой в голосе повторил шериф. — А сами поедете со мной на поиски беглого.

— Может быть, до вечера подождать? — заискивающе предложил управляющий. — Я бы соседей созвал. У Бернсайдов собаки есть… Куда мы по такой жаре? А? Господин Айкен?…

Шериф секунду помедлил, взглянул в сторону набирающего высоту солнца и вздохнул. Он и сам теперь видел, что управляющий Томсон прав, а негр… да никуда он не денется: впереди несколько миль сплошных болот, а за ними еще и Миссисипи.

— Хорошо. Сбор во дворе дома Лоуренсов. На закате.

Управляющий радостно заулыбался, и шериф хмуро покачал головой. «Разбаловал тебя, да и вас всех, сэр Лоуренс, царство ему небесное! Вот и поплатился».

Он чувствовал, что может и не найти главного преступника. Дешевый ром, рассыпанный табак, пропавший с кухни мясной нож — все эти улики ни к черту не годились! Нож наверняка утоплен, а голова сэра Джереми — вообще бог знает где! И от этих мыслей шерифу стало совсем плохо.

Соседи начали собираться уже к обеду. Загорелые, крепкие мужчины в мундирах и сюртуках один за другим проходили в гостиную, смотрели на то, что осталось от Джереми Лоуренса, и снова возвращались во двор — курить и скорбно молчать.

Но вскоре жизнь взяла свое. Кто-то сказал, что негр, познавший кровь белого человека, хуже тигра или волка, а потому казнить его нужно страшно и прилюдно, с ним тут же согласились, и разговор потек плавно и предсказуемо.

Кто-то затеял дискуссию о том, являются ли негры людьми, и это вызвало потоки разногласий. Самые начитанные и прогрессивные полагали, что негры — наиболее близкие «родственники» человека, что-то вроде африканских горилл. Но умеренное большинство настаивало на том, что негры произошли от семени младшего сына Ноя — Хама, чье потомство Божьей волей и в наказание за грехи было отдано во власть потомков Сима и Иафета.

Затем все дружно согласились, что сэра Джереми необходимо как можно скорее, пусть и без головы, похоронить — в такую-то жару… Тут беседующие разделились: одним было интереснее знать, изменит ли затяжная жара цены на рис и сахарный тростник, а другим — предстанет ли сэр Джереми перед Господом как есть, без головы, или все-таки голова ко времени Страшного суда Божьим промыслом будет возвращена на место. И только когда приехал преподобный Джошуа Хейвард, мужчины почтительно смолкли.

— Где Джонатан? — сразу спросил преподобный.

— Где-то в доме, — хмуро ответили из толпы.

— А шериф здесь?

— Днем в деревне был, а теперь по второму разу прислугу допрашивает…

Преподобный понимающе кивнул, сделал знак следующему за ним гробовщику, прорезал толпу, стремительно вошел в дом и замер. Прикрытое одеялом тело лежало здесь, в гостиной, на огромном овальном столе красного дерева, но вот молодого сэра Джонатана Лоуренса возле покойного отца не оказалось.

«Господи, спаси и сохрани бедняжку — совсем ведь один остался!» — мысленно попросил преподобный Иисуса, оставил гробовщика возле тела, сунул шляпу Платону и, торопливо поднявшись на второй этаж, принялся заглядывать в огромные, почти пустые комнаты.

Ни в столовой, ни в библиотеке, ни в кабинете, ни в обеих спальнях он никого не обнаружил. Вздохнув, преподобный прошел в самый конец коридора и без стука вошел в приоткрытую дверь.

Это была нежилая, завешенная тяжелыми бархатными шторами, тщательно оберегаемая от посторонних глаз комната, и преподобный, как никто другой, знал подоплеку ее истории.

Шесть лет назад, в 1841 году, мать Джонатана Элоиза сумела второй раз забеременеть — как она верно предугадала, девочкой. Сэр Джереми был настолько потрясен этой новостью, что на целых полгода прекратил свои бесконечные визиты к молодым упругим мулаткам, и в семье Лоуренс воцарилось истинно христианское благочестие.

Тогда же в этой тщательно подготовленной для долгожданной дочери комнате и появились выписанные из Парижа и Берлина, изготовленные лучшими мастерами Европы куклы. Казалось, что здесь есть все: французский мушкетер в полном обмундировании, итальянский оперный певец в костюме трубадура XI века, английская герцогиня в роскошном платье лилового бархата, рыцари, шуты, разбойники — куклам просто не было числа!

Но особой гордостью одержимого историей белой цивилизации сэра Джереми были две созданные по его особому заказу коллекции — римская и греческая. Консулы и воины, куртизанки и рабы-гладиаторы, герои и полубоги. Преподобный Джошуа, невзирая на откровенно языческий характер целого ряда персонажей, признавал: коллекция великолепна! И все это располагалось здесь, на полках высоких, до самого потолка, открытых шкафов.

Здесь же был и Джонатан. Он сидел на стуле, точно напротив выставленных, как напоказ, кукол, и смотрел перед собой.

— Господь да пребудет с тобой, — вздохнул преподобный, подходя и начиная долгий душеспасительный разговор.

Он сказал все: и то, что понимает его тоску по самым близким людям, и что сэр Джереми всегда был достойным сыном церкви Христовой и теперь радуется на небесах вместе с миссис Лоуренс и так и не родившейся безгрешной Кэтрин, и что теперь ответственность за все легла на плечи его не менее достойного сына. Но чем больше он говорил, тем лучше понимал, что Джонатан его почти не слышит. И когда преподобный окончательно в этом убедился, он просто прижал его голову к своей груди, а потом повернулся и вышел.

За два часа до захода солнца Джонатан сделал все, что накануне ему велел сделать отец: с трудом попадая шомполами в стволы, вычистил семейное оружие и, превозмогая дурноту, доиграл сам с собой дней шесть как начатую партию в шахматы. Затем на память, одно за другим, повторил все три заданных отцом письма от Сенеки к Луцилию, сверился с текстом и, тщетно пытаясь привести мысли и чувства в порядок, вернулся к своим куклам. Аккуратно расставил десятка два из них на ковре — в строгом соответствии с заключительным актом древнегреческого мифа о бегстве Амфитриты от Посейдона, а когда часы отбили восемь ударов, тихонько вышел из темной комнаты и начал собираться.

Он знал, где искать убийцу. Еще совсем мальчишкой, лет восьми, вопреки запретам родителей он исследовал прилегающие к поместью болота и в отличие от взрослых прекрасно знал, что пригодных для того, чтобы спрятаться, островков там всего два.

Он вытащил из шифоньера высокие офицерские сапоги, бережно снял с отцовского парадного мундира широкий кожаный ремень с бесчисленными петлями и подвешенным кинжалом и, ненадолго задумавшись, выбрал два пистолета.

Не то чтобы он так уж страстно хотел сам вершить правосудие. В отличие от умершей родами матери отец с его внезапными вспышками ярости, сменяемыми такой же необъяснимой холодной отстраненностью, не вызывал в Джонатане особенно теплых чувств, но вот прав он оказывался всегда. И это означало, что главные поучения отца о важности торжества правды и необходимости доводить любое дело до конца следовало исполнить, хочет он этого или нет.