Троянская тайна - Андрей Воронин

– А вы позвоните, – обиделся гость. – Позвоните-позвоните, кто вам не дает? Пусть проверят, значится такая картина в угоне... то есть, я хотел сказать, в розыске, или не значится... Короче, профессор, времени у меня в обрез. Берете или нет?

Андронов задумчиво пожевал верхнюю губу, вздохнул и покачал головой.

– У меня принцип, – сказал он, – никогда не приобретать картин с сомнительным происхождением, не говоря уж о картинах краденых. Так мне, знаете ли, спокойнее, да и совесть чиста. Никоим образом не желая вас обидеть, я вынужден тем не менее отказаться.

– Без обид, – уверил его гость. – Предложу кому-нибудь другому. В конце концов, задвину какому-нибудь фирмачу, они от русской старины просто с ума сходят, любые бабки отвалить готовы.

– Минуточку, минуточку! – забеспокоился профессор. – Что значит "фирмачу"? Вы имеете в виду иностранца?

– Ну, натурально, кого ж еще-то?

– Ну нет, этого я вам не позволю! Не надо торопиться, молодой человек. Неужели вы не понимаете, что это наше культурное наследие? Допустим, вы от этого далеки, но поверьте мне на слово, нельзя этого делать! Вам все это не нужно, но откуда вы знаете, вдруг вашим внукам понадобится?

– Внуки, Константин Ильич, это теория, – возразил гость, делая шаг к столу с явным намерением забрать холст. – А недостаток финансовых средств – практика. Суровая, так сказать, действительность. Так, говорите, картина подлинная?

– Подлинная, подлинная, – взволнованно ответил профессор, загораживая собой стол. – Да постойте же! Я ведь не предлагаю вам оставить ее себе на вечное хранение! Сейчас я свяжусь с музеями, узнаю, кто может вам больше заплатить...

– Ну откуда у музеев такие бабки? – пренебрежительно произнес гость и потянулся к столу. – Дайте-ка...

Он отодвинул профессора локтем – небрежно, как очутившийся на дороге неодушевленный предмет, и взялся за уголок холста. Доктор искусствоведения Андронов давно отвык от подобного обращения и растерялся от неожиданности. Впрочем, он быстро оправился – дал себя знать характер, когда-то погнавший подающего надежды художника в окопы.

– Да как вы смеете?! – вспылил Константин Ильич. – Что вы себе позволяете?!

– А что я себе позволяю? – ненатурально изумился гость, деловито и небрежно сворачивая бесценный холст в трубку, как какой-нибудь плакат с фотографией звезды шоу-бизнеса. – Картина моя, так? Захочу – продам, захочу – в сортире повешу, а захочу – так и вовсе с кашей съем. Личная собственность, понял? Ну и отвали, старик, припарил уже!

– Что?! – опешил Андронов.

– Достал, говорю, придурок, – с ленивой наглостью опытного гопника, обирающего в темной подворотне беззащитную жертву, ответил посетитель.

Он менялся прямо на глазах, с явным облегчением сбрасывая с себя опостылевшую маску робкой вежливости, но ослепленный внезапно вспыхнувшим гневом профессор этого не замечал.

– Ах ты мерзавец! – выкрикнул он, неожиданно сорвавшись на фальцет. – Да я тебе сейчас всю морду побью!

С ним случился один из тех редких припадков безудержного гнева, которых так боялись многочисленные поколения студентов. Многие из них стали маститыми живописцами и искусствоведами отчасти благодаря этим вспышкам, во время которых Константин Ильич превращался в громовержца. Увы, в данный момент перед профессором Андроновым стоял вовсе не студент; честно говоря, позой и в особенности выражением лица посетитель сейчас больше всего напоминал профессионального костолома, остановившегося на пороге сырого застенка и прикидывающего, с чего ему начать – с дыбы или с иголок под ногти?

По-прежнему не замечая приключившейся с посетителем жутковатой метаморфозы, Константин Ильич замахнулся левой, здоровой рукой, намереваясь отвесить зарвавшемуся юнцу пощечину. То обстоятельство, что "юнцу" было никак не меньше сорока и что он был гораздо выше, массивнее и сильнее, профессора в данный момент ничуть не беспокоило. Он и не собирался мериться с наглецом силой; пощечина, которой он хотел наградить грубияна, была актом символическим, призванным выразить крайнюю степень владевшего Константином Ильичом раздражения. Любому нормальному человеку – нормальному, разумеется, в понимании профессора Андронова – этого хватило бы вполне. Другое дело, что ни один нормальный, в понимании посетителя, человек не позволил бы дышащему на ладан старикашке, да еще и калеке, хлестать почем зря себя по физиономии.

Это прискорбное несовпадение понятий о том, "что такое хорошо, и что такое плохо", привело к еще более прискорбному, но вполне закономерному и предсказуемому итогу. Держа свернутый холст в левой руке, посетитель небрежно и вроде бы даже неторопливо выбросил перед собой правую, но не ударил, а всего лишь взял лицо Константина Ильича в горсть и отодвинул профессора от себя на расстояние вытянутой руки. Толстые, как сардельки, и крепкие, как железо, пальцы, подобно когтям хищной птицы, глубоко вонзились в дряблую старческую кожу. Очки профессора сбились на сторону, открыв округлившиеся от ужаса и недоумения глаза; Константин Ильич нечленораздельно замычал в зажимавшую ему рот ладонь, безуспешно пытаясь оторвать ее от лица.

Посетитель помедлил секунду, как игрок в регби, примеривающийся, в какую сторону послать мяч, а затем с огромной силой толкнул голову профессора Андронова от себя, совершенно так же, как спортсмен на стадионе толкает ядро.

Расчет оказался верным, и в конечной точке короткой траектории затылок профессора вошел в соприкосновение с углом мраморной каминной полки. Раздался неприятный треск, как будто кто-то уронил на пол страусиное яйцо, и тело профессора Андронова с глухим шумом упало на пол. По светлому паркету начало расплываться влажное пятно, цветом напоминавшее вишневый сироп.

Стоявшие на каминной полке антикварные безделушки даже не шелохнулись.

– Умели строить в старину, – одобрительно заметил убийца, брезгливо вытер ладонь о штанину и, перешагнув через распростертый у камина труп, неторопливо покинул квартиру, унося под мышкой бесценный этюд, ставший причиной гибели профессора Андронова.

* * *

Глеб Сиверов остановил машину в тенистом дворе старой, хрущевских времен, пятиэтажки, обреченной, если верить средствам массовой информации и правительству Москвы, на снос в течение ближайшего года. Заглушив двигатель, он повернулся к сидевшей справа от него женщине, которая бог весть почему выглядела насмерть перепуганной, как будто догадывалась, что будет дальше.

Никаких особенных, из ряда вон выходящих событий им обоим не предстояло, и бояться этой почтенной даме было ровным счетом нечего – уж ей-то, во всяком случае, ничто не грозило. Конечно, тащить ее сюда было в высшей степени непрофессионально, но, с другой стороны, обойтись без нее Сиверов не мог. Один раз уже обошелся, хватит...

Он преодолел желание поморщиться, потому что сидевшая рядом полная, некрасивая, безвкусно одетая и еще более безвкусно накрашенная провинциальная тетка могла принять его гримасу на свой счет и вконец расклеиться. "Эксперт, – с горечью подумал Слепой, разглядывая свою пассажирку сквозь темные стекла очков. – Даже два эксперта, один другого лучше... Ну, а что прикажете делать? Еще один такой фортель, и это будет уже не работа, а настоящий водевиль".