Про жирафа Федю - Наталья Нусинова

– Достопочтенный брат мой! – сказал Максимилиан. – Если уж среди нас и найдётся кто-то, кто был недостаточно хорошо ощипан, то это не марокканский гусь! Отнюдь! Сожалею, дорогой Никанор, что недощипал и недоощипал кое-кого ещё в детстве. Был бы сейчас этот кто-то голеньким и гладеньким и не задавал глупых вопросов!

Максимилиан удовлетворённо провёл рукой по коротко стриженной голове и закончил речь красивой фразой:

– Да будет тебе известно, мой бедный Никанор, что марокканцы запекают своих гусей в горячем песке, а при запекании гуси испускают жир (тут Максимилиан слегка застонал), который вместе с песком и гусиным пухом образует корочку. Потом марокканцы сдирают её, как шкурку с банана, и вовсю наслаждаются сочной печёной гусятиной!

Дедушка Максимилиан поднял палец вверх, ожидая рукоплесканий, которыми всегда завершались его лекции в университете, но Никанор только кивнул головой с остатками некогда богатой шевелюры, примирительно улыбнулся и сказал:

– Вот оно что! Значит, это у него перья на лапках! А я-то думал – копытца!

Максимилиан не удостоил брата ответом, только снисходительно пожал плечами, покрепче прижал коленом ёлку к табурету и принялся пилить верхушку хлебным ножом.

А Никанор достал из футляра флейту и стал играть – и сразу все, как всегда, подумали: какой же он замечательный музыкант!

Так они и сидели на кухне: Никанор выводил на флейте чу́дную мелодию, Максимилиан пилил ёлку, Гриша дремал, а Линда ела торт, она уже проделала в нём нору и углубилась в неё так глубоко, что наружу торчали только попа, упёртые в пол задние лапы и дрожащий от напряжения хвост.

А Глаша просто смотрела на всех.

Вдруг она тихо сказала: «Ой!»

И показала на гуся.

Оказалось, гусь совсем разморозился и, блаженно прикрыв глаза, сидит в своём синем тазу, свесив вниз четыре тонкие жёлтые ноги с аккуратными розовыми копытцами, да к тому же раскачивается из стороны в сторону и шевелит в такт музыке длинной пятнистой шеей.

– Он не гусь! – догадался Гриша. – Он змея!

– Она Змий! – прошептал Максимилиан.

Никанор опустил флейту.

А Глаша взяла из вазы яблоко.

Тут гусь недовольно зевнул, с трудом приоткрыл веки, обвёл кухню сонным взглядом, а потом вдруг резко мотнул головой, пряданул ушами и тряхнул небольшими рожками.

Никанор охнул и перекрестился:

– И рога, и копытца! И никаких крыльев!

Уставившись на гуся, Максимилиан всё быстрее пилил ёлку хлебным ножом.

Гусь встряхнулся и, кряхтя, попробовал вылезти из таза.

Никанор упал в обморок.

Максимилиан всё пилил и пилил, но глаза у него были странные.

Гусь покачал ногой и – дзинь! – ударил копытом о край железного таза.

Максимилиан – бах! – и тоже упал в обморок.

Отпиленный кусок табуретки – бум! – и упал на пол.

– Ой! – вскрикнула Глаша.

– Но ёлку он всё-таки укоротил! – сказал Гриша.

Глаша подняла с пола еловую веточку.

Когда Элеонора вошла на кухню, она увидела странную картину.

Стоя на распиленной табуретке, Глаша поливает дедушек водой из цветочной лейки, чтобы привести их в чувство. Размороженный гусь, вытягивая длинную шею и чмокая толстыми губами, пытается поймать струю воды и при этом издаёт какие-то звуки, но не гогочет и даже не шипит, а скорее фырчит и фыркает. А Гриша с трудом удерживает раздувшуюся от торта Линду, которая, борясь с изжогой, рычит на гуся и из последних сил пытается сделать охотничью стойку.

Элеонора не выдержала.

– Почему вы позволили собаке столько сладкого? – возмутилась она, глядя на остатки торта. – И дайте уже наконец гусю попить! Вы что, не слышите, как он фыркает от жажды? Он потерял много влаги! Терпеть не могу, когда мучают гусей – особенно перед Новым годом!

Глаша сунула лейку в рот гусю и сказала:

– Пей, Ф-ф-федечка!

Гусь фыркнул, вытянул шею и стал жадно пить.

Максимилиан и Никанор пришли в себя и изумлённо смотрели, как он всхлюпывает и сопит, от нетерпения болтая всеми четырьмя ногами, шевеля ушами и обливаясь водой.

– Знаешь, Максимилиан, – задумчиво сказал Никанор, – мне кажется, что твой рождественский ужин и сам не прочь поужинать! Ты всё ещё собираешься его зажарить?

Гусь поперхнулся, и Глаша слегка постучала его по длинной шее.

– Вообще-то хотелось бы… – неуверенно ответил Макимилиан. – Я таких гусей ещё не пробовал. Но, мне кажется, он просто не согласится… И потом, я уже теперь не уверен, что он съедобный… надо посмотреть в биологическом справочнике, что это за подвид… семейства гусиных… гусячьих… гусеобразных… наверное, в Африке…

Максимилиан запутался и смущённо замолчал.

– Да никакой он не гусь! – сказала Элеонора. – Вы что, не видите? Это же самый обыкновенный жираф!

– Фе-е-дя, – позвала Глаша и погладила жирафа. – Не бойся, тебя здесь никто не съест!

Гриша кивнул:

– Мы не позволим!

И жираф посмотрел на них – благодарно и доверчиво.

Пока все приходили в себя, бабушка подмела на кухне, отнесла укороченную ёлку в комнату, установила её, нарядила, разложила под ёлкой подарки и стала накрывать на стол.

– Хорошо, что Элеонора успела отдохнуть, – сказал Никанор, лёжа на диване. – Теперь у неё больше сил!

– Да, конечно, – ответил Максимилиан, удобно устроившийся в широком кресле. – Ты знаешь, Никанор, я вообще за разделение труда! Не люблю эксплуатацию! Элеонорочка, подай, пожалуйста, плед! Что-то мне зябко.

Но плед был уже занят. Свежеразмороженный жираф просто трясся от холода. Глаша и Гриша укутали его как могли – накрыли пледом, и шалью, и одеялом, но он всё дрожал и прижимался к Глаше своей длинной шеей. Ей он больше всех доверял – ведь она первая напоила его водой.

– Никуша, вы с нами встречаете Новый год? – спросила Элеонора.

– Нет, мы дома, всё-таки близнецы ещё маленькие, – сказал Никанор. – А дети наши укатили на юг!

Максимилиан понимающе кивнул головой.

Ободрённый его поддержкой, Никанор продолжал:

– Странные люди – на Новый год им жару подавай! А по-моему, бодрящий морозец, снег, лыжи, мандарины и ёлка – самое то! Ну, ещё салат оливье и селёдка под шубой!