Страсти ниже плинтуса - Наталья Александрова

— Это Седьмая городская больница? — спросила я своего хозяина, не открывая глаз.

— Ну да, — подтвердил тот удивленно, — больница Святой Агриппины, бывшая имени наркома Кошкиса...

Все точно, это та самая котельная, один раз дядя Витя по моей просьбе даже нарисовал портрет красного комиссара Кошкиса. Это было давно, лет пятнадцать назад. На картинке был здоровый такой дядька на вороном коне, с саблей и «маузером». Еще у него была фуражка со звездой и пушистые кошачьи усы. Теперь, значит, больницу переименовали. Интересно, как выглядит святая Агриппина? И за что ее сделали святой?

Я тут же рассердилась на себя за то, что думаю о совершенно посторонних вещах, вместо того чтобы вспоминать, кто я такая и что со мной произошло.

— Если тебе получше, — напомнил о себе мой спаситель, — то я пойду поработаю. А ты поспи, сон от всего лечит... Если надо чего, то крикни, я принесу. Меня Мишей зовут, Михал Михалыч то есть...

Он приосанился и выпятил бороду вперед. Мне стало смешно, и губы сами собой выговорили:

— А я Таня. Таня Королькова.

— Вот и ладненько, — обрадовался Миша, — раз имя свое вспомнила, стало быть, дело на поправку пошло.

Он ушел и закрыл за собой дверь, а я продолжала вспоминать, лежа без сна.

Родителей своих я не помню. Мать умерла при родах, а отца у меня не было. То есть, конечно, где-то он был, думаю, и сейчас есть, но никогда мы с ним не встречались. Мы жили вдвоем с теткой, старшей сестрой матери. Тетя Галя работала операционной медсестрой в этой самой Седьмой больнице, и жили мы в коммунальной квартире недалеко отсюда. Жили бедновато — сами понимаете, на зарплату медсестры не разбежишься. Тетка все время подрабатывала — вечно таскалась по больным с уколами, оставалась дежурить в больнице. Но это потом, когда я подросла и не боялась ночевать одна. Еще платило государство мне какое-то пособие, как сироте. Никаких денег от отца я не получала никогда, собственно, и слова-то такого — «отец» — не было в моем лексиконе. Тетка на все детские вопросы отмалчивалась, но лет с десяти я уже знала всю историю моей матери — соседки просветили. Мама была красавицей, это признавали все. Несколько сохранившихся любительских фотографий не дают полного представления о ее внешности, утверждала тетя Галя, в жизни ее сестра была еще лучше. «Но не родись красив, а родись счастлив», — тут же добавляла тетка и тяжко вздыхала. В двадцать лет мама влюбилась в одного типа — он был сыном высокопоставленного чиновника, не то его папочка в горкоме работал, не то в исполкоме. Все это для меня пустые слова теперь. Этот тип мамой, несомненно, увлекся, разгорелся серьезный роман. Но до тех пор, пока не пронюхали про любовь своего сыночка его высокопоставленные родители. Им невестка из простой семьи оказалась не нужна, о чем тетя Галя маму неоднократно предупреждала. Но мамочка слушала только голос своего сердца и не обращала внимания на советы умных людей.

— Что делать, такая уж она уродилась, — грустно говорила мне тетя Галя, когда мы с ней обсуждали историю моего появления на свет.

Я все-таки прижала ее к стенке и заставила рассказать все, как есть. Короче, когда мама забеременела, тот тип отказался на ней жениться. Он говорил, что это из-за родителей, но на самом деле просто она ему надоела. И мама решила сама вырастить ребенка, ни у кого не прося помощи. Даже я в двенадцать лет понимала, что дело это почти безнадежное. У матери в двадцать лет не было ни образования, ни специальности. Не было у нее и никаких особенных талантов. Короче, она молчала как партизан, пока тетя Галя сама не догадалась, что с ней не все в порядке. Но было уже поздно.

В этом месте рассказа тетя Галя спохватилась и обняла меня крепко-крепко, как бы прося прощения за свои слова. Рассказать все моему будущему отцу мать категорически отказалась. И пообещала, что уйдет из дома, если тетя Галя сама попробует о чем-то договориться с той семейкой. Вообще, это был единственный случай, когда мать проявила несвойственные ей решительность и упорство. Предвижу, что кто-то может меня упрекнуть в том, что говорю о моей умершей матери не слишком уважительно. Но я ее никогда не видела, трудно отождествлять со словом «мама» несколько не очень удачных любительских фотографий.

Тем не менее я очень на нее похожа. И не только внешне. С этим-то все прекрасно. Но кроме красоты, мамочка передала мне в наследство свою несобранность, неумение разбираться в людях, полную безответственность, как утверждала тетя Галя, и вообще ветер в голове. Сейчас, лежа на старом продавленном диване, я думала, что, если бы не мой дурацкий характер, ничего бы не случилось. Потому что кое-какие воспоминания ожили в мозгу, но лучше бы они этого не делали.

Итак, мамы не стало при родах — у нее не выдержало сердце. И тетя Галя осталась со мной один на один. Она никогда не жаловалась, и я поняла, как ей было трудно, только повзрослев. Родственников у нас с ней больше не было, и меня помогал воспитывать сосед дядя Витя. Он вечно торчал дома, и тетка подсовывала ему меня, когда нужно было сбегать в магазин или на молочную кухню. Потом он приводил меня из садика, затем — забирал из школы. Дядя Витя был непризнанным художником, он нигде не выставлял свои работы и вечно ругал власти. Работал он в котельной, тем и жил. Вечно у нас в квартире толклись такие же бородатые неопрятные личности, спорили об искусстве и выпивали. Со временем разговоров об искусстве становилось все меньше, а пьянок — все больше, так что тетя Галя даже пару раз выгоняла живописные сборища, а один раз, когда у нее из сумочки пропали деньги, даже грозилась вызвать милицию. И хоть угрозу свою она, разумеется, не выполнила, потому что характер у моей тетки очень отходчивый и вообще золотой она человек, но то ли кто-то из соседей потерял терпение, или же начальство котельной проявило бдительность, но заявился как-то к нам в отсутствие дяди Вити один такой неприятный тип с глазами, как два буравчика. Этими самыми буравчиками он внимательно оглядел квартиру и предъявил тетке красную книжечку. После чего они выгнали меня из комнаты и предались беседе. Собственно, беседовал-то в основном противный тип из органов, он задавал вопросы, часто ли собираются у дяди Вити компании и о чем они говорят. Тетя Галя отвечала односложно, что ничего не знает. Все это я подслушала под дверью.

Время шло, после перестройки многие друзья-художники уехали за границу, кто-то вышел из подполья и стал знаменитым, но дядя Витя по-прежнему работал в котельной и потихоньку спивался. Шумные компании к нему теперь не ходили, соображали они на троих с тихим алкоголиком Петей и с Генкой-инвалидом. Генка ходит в «пятне» и утверждает, что потерял ногу в Афганистане, хотя весь двор знает, что семь лет назад он по пьяному делу попал под электричку.

Я за это время закончила школу, а потом — фармацевтический колледж, тетя Галя настояла. Она сказала, что медсестрой я работать не смогу — да и доверить больного такой безответственной личности, как я, будет преступлением. А лекарство — что ж, все в рецепте да на коробочке написано, ничего не перепутаешь... Не то чтобы мне очень хотелось работать в аптеке, просто было все равно. Как уже говорила, мозгов при рождении мне особо не отсыпали, так что о высшем образовании я без содрогания и думать не могла.