Мудрость толпы - Джо Аберкромби

– Помоги нам бог, – пробормотала Зури.

Савин воззрилась на нее.

– Когда Он кому-то помогал?

– Я не перестаю надеяться. – Зури положила Савин руку на плечи, защищая ее. – Отодвиньтесь подальше от окна…

– Куда? – прошептала Савин, прижимаясь к ней.

За стеклом царил полный хаос. Конный солдат и краснолицая женщина рвали друг у друга край транспаранта с надписью «ВСЕ РАВНЫ», другой конец скрывался среди мелькающих рук и лиц. Одного из рыцарей-телохранителей стащили с лошади, и он мгновенно затерялся в толпе, словно моряк в штормовом море. Люди были повсюду – проталкиваясь между конными, пихаясь, хватаясь, вопя.

Стекло со звоном лопнуло, и Савин отпрянула под дождем осколков.

– Предатели! – завопил кто-то. (Кому? Ей или Лео?)

Внутрь просунулась грязная рука и зашарила в поисках защелки. Савин неловко ударила по ней кулаком сверху вниз, как стучат по столу пивной кружкой. Она не была уверена, что будет хуже – если толпа вытащит ее сейчас из экипажа или если ее повезут дальше в Допросный дом, в объятия инквизиции.

Зури как раз поднималась с места, когда снаружи что-то мелькнуло. На щеку Савин брызнули капли. Красные пятна на ее платье. Рука выскользнула обратно. За окном внезапно вспыхнуло пламя, и она согнулась, обхватив обеими руками живот, обхватив боль, пронзившую ее кишки.

– Помоги нам бог, – пропыхтела она.

Неужели ей суждено родить здесь, на усыпанном стеклянными осколками полу экипажа, посреди мятежа?

– Сволочи!

Какой-то верзила в фартуке схватил под уздцы лошадь светловолосой девчонки, которую Орсо держал в качестве прислуги – той самой, что носила когда-то письма от него к Савин и обратно, тысячу лет назад… Бунтовщик вцепился ей в ногу, она отбрыкивалась, плюясь и щеря зубы. Савин увидела, как Орсо развернул коня и принялся молотить напавшего по плешивой макушке. Тот ухватился за Орсо, пытаясь стащить его с седла.

– Сво…

Его голова взорвалась, оросив все вокруг красным дождем. Савин уставилась неверящим взглядом. Она могла бы поклясться, что этот человек, Сульфур, всего лишь шлепнул его ладонью – и снес ему полчерепа.

Мимо, шпоря лошадь, пронесся Горст с оскаленными зубами, яростно рубя вправо и влево. Тела валились как подкошенные.

– Король! – визжал он. – Защищайте короля!

– К Агрионту! – проревел кто-то. – Не останавливаться ни перед чем!

Экипаж дернулся. Савин сбросило бы с сиденья, если бы Зури не успела подставить руку. Савин отчаянно вцепилась в край выбитого окна и прикусила губу, когда ее раздутый живот пронзила новая вспышка боли.

Она видела разбегающихся людей. Слышала вопли ужаса. Чье-то тело, вращаясь, ударилось об угол экипажа, проскребло вдоль двери и упало под бешено молотящие копыта лошади рыцаря-герольда. В разбитом окне застряла прядка светлых волос.

Колеса подпрыгнули, переезжая через опрокинутый дорожный указатель, мягко зашуршали по устилавшим влажную дорогу памфлетам. Впереди гремел тюремный фургон, высекая искры из булыжной мостовой. Вокруг бесновались лошади – взметающиеся гривы, болтающаяся упряжь… Что-то ударилось в противоположный борт экипажа, потом они наконец проехали, оставив фабрику Харбера и бунтующих рабочих за собой.

Через разбитое окно внутрь залетал зябкий ветер. Сердце Савин колотилось, рука на оконной раме была холодна как лед, но лицо горело, словно от пощечины. Как Зури могла оставаться такой спокойной? Лицо горничной было неподвижным, рука твердо поддерживала Савин. От толчков и раскачивания ребенок в ее утробе зашевелился. Что ж, по крайней мере, он был жив. Он был жив…

За окном Савин увидела лорда-камергера Хоффа – старик судорожно вцепился в поводья, церемониальная цепь намоталась на его красную шею. Она увидела пожилого седовласого королевского знаменосца, крепко сжимающего флагшток: солнце Союза колыхалось над его головой, по золотой ткани расплывалось масляное пятно.

Мимо проносились улицы, такие знакомые и незнакомые одновременно. Когда-то этот город принадлежал ей. Никем так не восхищались, никому так не завидовали, никого так не ненавидели, как ее, – что Савин всегда принимала как единственный искренний комплимент. Мимо мелькали здания. Здания, которые были ей знакомы. Здания, которые даже принадлежали ей…

Во всяком случае, раньше принадлежали. Теперь все это будет конфисковано.

Савин крепко зажмурила глаза. Она не могла вспомнить, каково это – не испытывать страха.

Она вспомнила, как приняла у Лео кольцо. Под ними расстилался Агрионт со всеми этими крошечными людишками… Им принадлежало будущее. Как им удалось настолько основательно разрушить все, чего они достигли? Его беспечности или ее амбициозности в одиночку на это не хватило бы. Однако, смешавшись, словно два химических реагента, сами по себе, может быть, лишь слегка ядовитые, в сочетании они дали нестабильную взрывчатую смесь, отправившую к чертям их собственные жизни вкупе с тысячами других.

Рана на ее бритой голове чесалась под повязками не переставая. Возможно, было бы милосерднее, если бы тот кусок металла пролетел немного ниже и расколол бы ей череп, вместо того чтобы просто содрать кусок кожи.

– Шагом! – послышался пискливый голос Горста. – Ша-агом!

Они пересекали один из мостов, ведущих в Агрионт, чьи величественные стены уже маячили впереди. Когда-то она чувствовала себя в этих стенах надежно, как в родительских объятиях. Теперь они казались ей стенами тюрьмы. Они и были тюрьмой: на ее шею по-прежнему была накинута петля, равно как и на шею Лео.

После того, как его увели с виселицы, она взялась переменить повязки на его ноге. Это казалось чем-то таким, что жена обязана сделать для своего раненого мужа. Особенно когда его раны – по большей части ее рук дело. Савин считала себя сильной женщиной, она всегда славилась своей холодной беспощадностью. Но это… Это было похоже на какой-то непристойный стриптиз. Повязки разматывались, становясь сперва белоснежными с бурыми пятнами, потом розовыми, потом черными. Потом открылась культя. Кривые швы, кошмар портного: рваные, лилово-багровые, с каплями влаги. Ужасное, невероятное, выглядящее каким-то трюком отсутствие конечности. Зловоние дешевого спирта и мясной лавки. Она закрыла рот рукой. Не было сказано ни единого слова, но она поглядела ему в лицо – и увидела в нем отражение собственного ужаса. А потом пришли стражники и увели ее, и она была им благодарна. Даже при воспоминании об этом ее затошнило. Затошнило от чувства вины. От отвращения. От чувства вины за свое отвращение.

Савин поняла, что дрожит. Зури сжала ее руку:

– Все будет хорошо.

– С какой стати? – прошептала Савин, уставившись в ее темные глаза.

Экипаж перестал трястись и остановился. Офицер открыл дверцу; зазвенело разбитое стекло. Потребовалось несколько мгновений, чтобы заставить ее пальцы разжаться – ей пришлось отцеплять их чуть ли не силой, словно стиснутые пальцы трупа. Пошатываясь, она спустилась на мостовую, с каждым движением ожидая, что обмочится. Или она уже обмочилась?