Сад надежды - Хизер Берч

– Деда, а как бабушка?

– С ней все хорошо, Пуговка. Просто бережет силы для вечерней прогулки по пляжу. – Однако морщины у его глаз углубились, а пальцы крепче вцепились в рулевое колесо. Ногти у него были грязными, наверняка провел утро в гончарной мастерской. Очень скоро мгновения грусти, тревоги – или еще чего-то – прошли, дедушка вновь стал собой и начал насвистывать. Через открытые окна в кабину залетала водяная пыль. Белый, словно сахар, песок тянулся по обе стороны узкой дороги. Песчаные вихри танцевали на асфальте как живые, плавно кружась под слышимую им одним мелодию. Вдоль обочин расхаживали морские птицы, и дедушка то и дело на них указывал. Как будто Чарити никогда таких не видела!

Вдалеке исчезал за горизонтом парусник. Чарити окончательно успокоилась, волнение улеглось и сменилось безмятежностью. Остров – самое лучшее и навеки любимое место на земле. Как можно сюда приехать и не поверить в магию?

В тот год умерла бабушка.

В тот год для Чарити Монро Бакстер закончилась магия.

Наши дни

Попасть в вену становилось все труднее. Джордж Бакстер дотронулся до внутривенной иглы, соединенной с капельницей, и ощупал багровый синяк на коже вокруг нее. Медсестры приходили и уходили, и в последние три дня он замечал, что они ведут себя по-другому. Любимый пациент! Всегда шутил, улыбался, не скупился на добрые слова. Велел им называть себя просто Джордж. Лица медсестер оживлялись, когда они входили в комнату и склонялись над его постелью, словно над собственным заболевшим ребенком, а не над стариком, готовящимся покинуть этот мир. Некоторые скрывали от него свои чувства – и ни одна не сказала то, что он уже знал. Джордж задавал наводящие вопросы, но они взбивали подушки, сверялись со схемой приема лекарств и все время повторяли, избегая смотреть ему в глаза: «Не волнуйтесь». Все, кроме одной. Ее называли Солнышко.

Он был откровенным с ней в ту долгую ночь, когда его легкие наполнялись жидкостью так быстро, что тело не успевало ее выводить. Солнышко часами сидела в палате интенсивной терапии, которую Джордж теперь называл своим домом. Он без обиняков сказал ей, что ее муж неисправим. Джордж и Солнышко договорились быть честными друг с другом, так что когда он спросил: «Сколько, по-твоему, мне осталось?» – она сжала его руку и ответила: «Нисколько, все кончено». А потом молча заплакала, и слезы скатились в стариковскую ладонь. Ему захотелось утешить ее. Час спустя, вспоминая об этом, он решил, что услышать правду о своей скорой смерти и при этом испытать желание утешить другую душу, это значит… что ж, это значит, что он уходит достойно. Вот мерило жизни, которая для него заканчивается. Если бы перед ним в последний миг выложили все, что ценят мужчины, и предложили оставить в наследство что-то одно, то это лучший выбор.

А в тихой стерильной комнате Солнышко наклонилась и поцеловала его в щеку.

– Может, все-таки позвонить вашей дочери? Или внучке?

Взгляд Джорджа переместился к окну в поисках утешения у яркого флоридского солнца, но соседнее здание никогда не впускало его в палату.

– Чарити не отказалась бы приехать. Нет, не надо. Только…

Солнышко наклонилась, готовая выполнить любую просьбу.

– Да?

Она не скрывала надежду в голосе. Другие медсестры тоже уговаривали его позвонить членам семьи. Однако Джордж хотел остаться в воспоминаниях внучки здоровым.

– Я… – Он не смог договорить. Закашлялся так, будто в груди перекатывался гравий. – Я предпочел бы не оставаться один… когда…

Она протянула руку и сжала его исхудавшие пальцы крепче, чем обычно, – слабая попытка удержать смертную душу.

– Вы не будете один. – Ее губы с розовой помадой сжались в одну линию. – Обещаю. Моя смена закончилась час назад. И я остаюсь с вами.

Джордж закрыл глаза. Солнце каким-то образом сумело проскользнуть между высокими зданиями, прорваться в комнату, найти и согреть его лицо, уже леденеющее от идущего изнутри холода. В дальнем уголке сознания он расслышал тихий шелестящий звук.

Он знал – если открыть глаза, все исчезнет. И с крепко смеженными веками искал в темноте источник звука.

Звук стал громче. Джордж различил мелодию, и она принесла ему облегчение.

Плакучая ива!.. Она стояла где-то на самом краю сознания, вся озаренная светом. Каждый листок сиял, будто над кроной развесили полотно, сотканное из украденных солнечных лучей.

Плакучая ива манила его к себе. Мелодия звала за собой, звонкая, как смех, и чистая, как вода из самого глубокого колодца.

В одиннадцать часов девять минут дня Джордж Бакстер откликнулся на зов.

Месяц спустя

Чарити нравилось в Бакстер-хаусе все – европейский дизайн особняка в десять спален, библиотека, застекленная веранда с высокими круглыми колоннами и выходящий прямо к заливу роскошный тропический сад.

Все, кроме страшного растения в правом углу сада. В тридцать один год пора бы уже перестать бояться. Она ожидала, что зловещая тайна, окружавшая дерево, больше не будет ее волновать. Тем не менее… И не важно, что она взрослая. В мире есть вещи, не поддающиеся объяснению. И порой незнание пугает не меньше, чем факты.

– Мисс Бакстер!

Чарити вздрогнула и попыталась сосредоточиться. У подножия лестницы, ведущей к парадной двери, стояла Эмили Радд – юрист, которую Джордж назначил исполнителем завещания. Эмили широко улыбалась, прижимая планшет к жакету делового костюма. Ниже Чарити ростом, но на таких высоченных шпильках, что на них и стоять трудно, а уж сделать шаг и удержать равновесие… Чарити предпочитала обувь на плоской подошве, а то и теннисные туфли. В босоножках тоже удобно, если с ремешками…

…Ну вот, опять отключилась. Думает о чем угодно, лишь бы не о том, зачем сюда приехала. Потому что с тем, что ей предстоит, она никогда не хотела столкнуться.

Тем более одна. Без дедушки.

«Держи себя в руках. Ты взрослая. Ты не ребенок». Она вцепилась в перила. Посмотрела вверх… выше… еще выше… Огромный особняк принадлежал отныне ей. Чарити стояла у подножия широкой лестницы. Здесь, в тени, ощущалась приятная прохлада. В детстве она сидела на веранде, и ветер с залива проносился сквозь нижний этаж дома, как сквозь гигантский туннель. Она купалась или бродила вдоль берега, утопая ногами в раскисшем песке, потом возвращалась на веранду, ложилась на качалку и сохла на ветру. Дедушка предпочитал не заваривать чай, а подолгу настаивать его в кувшинчике на жарком солнце. Иногда Чарити залпом выпивала целый кувшин, а он делал вид, что не заметил. Дедушка легко прощал все ее проделки. По крайней мере, те, о которых знал.