Звезда волхвов - Арина Веста

— Удочку дома оставил, — съязвил Квит, — здесь покруче улов намечается. Детектив можно писать. Название я уже придумал: «Ил и снасти». — Квит окинул взглядом полупустой зал и, понизив голос, продолжил: — Прикинь, сегодня ночью на военном аэродроме в Чкаловске садится загруженный под завязку Ил-76. У таможенников как? Раз на военном, значит, груз оборонного или государственного значения. Адресат груза — ООО «Веритас», она же корпорация «Родник». В декларации — китайская дешевка: удочки, снасти, мягкие игрушки, короче, подарки детям по церковной линии. Сама госпожа Плотникова собирается раздавать их сиротам во время торжеств. Однако есть сведения, что в трейлерах этой благотворительницы всея Руси полно контрабанды. Значится, так… Завтра утром мы совместно с «транспортниками» тормозим кузова и берем мадам с поличным.

— Сезон охоты на «священных коров» открыт?

— «Священных»? — хмыкнул Квит. — Для меня нет ничего святого, кроме одного… Знаешь, что такое «дело жизни»? Это не ущучить наглую матрону с горстью ворованных поплавков и пополнить казну налогами. Это моя личная борьба: это огонь и драйв, это мой безудержный танец под барабан войны! И миг сладчайшей победы, когда мне удается свалить обнаглевшую гадину мордой в песок! В песок! — Квит побледнел и скреб пальцами стол, словно в крови его бродил тяжелый хмель. — И я добью ее, чего бы мне это ни стоило!

— «Сарынь на кичку!» И вперед, громить богатых беспредельщиков, — усмехнулся Севергин. — Сказать честно, Борис, что я думаю по этому поводу?

— Ну, говори.

— Я бы ни слова не сказал, если бы ты взялся изучать схемы Березовского или азартно считать офшорные капиталы Абрамовича, но что касается Плотниковой… Она много сделала для города, для возрождения монастыря, сиротам помогает…

— …Удочками… Однако презумпция безгрешности тоже имеет предел. Конечно, можно прятать голову в песок, выставляя мозолистый зад, по принципу не буди лиха, лишь бы сегодня тихо, но я привык к другой позиции. Знаю, есть негласный приказ: попов не трогать, у них там якобы своя тайная полиция, но я уже взял след и назад не поверну!

— Безумству храбрых поем мы славу, — пробормотал Севергин.

Посиделки с Квитом отозвались ядовитой оскоминой и смутной тревогой за жену. С недавних пор Алена скромно и истово исполняла все предписания православной веры, и это рождало в нем самом светлый трепет и уважение к жене. Сплетни и кривотолки вокруг монастыря огорчат Алену, затуманят ее наивную радость, радость обретения веры.

Монастырская твердыня казалась величавой и недосягаемой для мирских страстей. В престольные праздники и воскресные дни по округе разливался звучный ликующий благовест. Колокола различали на голоса, и каждый имел свое имя. Воду из Досифеева родника почитали за истинную благодать, питающую душу, и даже монастырский хлеб издавна творили на этой воде. Но в обитель Севергин захаживал редко, и то лишь по обязанности участкового. Теперь он с тайной неприязнью слушал откровения Квита, словно тот покушался на заветное, очень личное.

— Ну, чего скис? — заметил Квит. — Не бойся, невинных не засудим, сейчас не тридцать седьмой…

На прощание обменялись телефонами, хотя Севергин настойчиво зазывал Квита в гости.

Проезжая мимо монастыря, Егор остановил машину и, прихватив пластиковые бутыли, отправился по нахоженной тропке к роднику. У источника, где прежде со сдержанной радостью набирали воду паломники, было пусто. Поодаль на травке чинно расположился старичок в черной шапочке-скуфейке. Его ветровка и джинсы повыцвели на северных дождях до неопределенного сизого цвета и заметно обветшали, но сам благочестивый странник бодро и цепко посматривал по сторонам.

— Нет воды, сынок, — предупредил он Севергина.

Егор в недоумении посмотрел на пересохший родник, не веря глазам. Из жилы сочилась ржавая жидкость.

— Кровью пошел родник: «Третий Ангел вострубил и вылил чашу свою в реки, и источники вод сделались как кровь…» — грустно добавил старичок.

— Конец света торопишь, батя? — с усмешкой спросил Егор.

— Иссяк наш Громовый ключ, а приметы Апокалипсиса сливаются в шумный поток, — со вздохом ответил старик.

— Это что же за приметы такие?

— Они в святых книгах описаны: «И видел я в деснице у Сидящего на престоле книгу, написанную внутри и отвне, запечатанную семью печатями…»

— Это уж и вовсе непонятно.

— Что же тут непонятного? Книга та в обе стороны читается. Если буквы, к примеру, на тонком золоте или серебре чеканить, аккурат такая картина получится. А семь печатей это, по моему разумению, семь старцев, берегущих сию «книгу жизни».

— Мифология… — задумчиво сказал Севергин. — А я материалист. Однако есть вещи, которые объяснению не поддаются. Вот куда вода подевалась? Как ты думаешь?

Егор обошел вокруг родника. Со стороны можно было подумать, что он ищет пропавшую воду. Позади часовенки зыбились заросли борщевика. Под гигантскими зонтиками мог укрыться от зноя целый пионерский отряд.

— Ишь, как вымахал, — удивился Севергин. — Вроде еще месяц назад не было. Может, это чудище зеленое воду выпило?

— Чиста северная земля, испокон века чиста, — ответил старик. — И сорняков-то в ней почти не было, пока ветром не принесло семя заморское. Сядет посреди поля, как Калин-царь, а пшеница да рожь ему в пояс кланяются. Говорят, там сорняки растут, где черт плюнул. Не верь, сынок, — там они, где люди Бога забыли; там запустенье и тлен, да крапива выше головы. Зарастает сорняком Россия. Тут новая беда: принесло ветром «перекати-поле». За лето такие лихие гости захватят любую пустошь, любой огород. Живут они торопливо, точно наспех, на плоды земные и цветение сил не тратят, но сосут в три горла, один сор оставляют да пустырь, зато семян рассылают легионы, чтобы похитить землю во имя свое. Местную растительность начинают щипать и глушить, границы игнорируют, поначалу цепляются за каждый клочок, за каждый камешек, а потом уже где слаще и мягче выбирают, и уж тут их не выкурить. В поле или в здоровом лесу — не выжить им. Перед этим надо, чтобы земля заболела.

Ты подумаешь, откуда у меня о земле такая забота? При монастыре я садовником служу. Невысокий чин, но и до него дослужиться надо. Я своим травкам и яблоням вроде игумена. Я за них молюсь, оне обо мне. Каждый добрый злак, древо или цвет имеют свою душу и богом отведенное место, а хитник-сорняк, чертово семя, везде цепляется, без принципов и моральных ограничений. Трудно сор из земли корчевать, лучше бы вовсе не подпускать к добрым посевам, в зародыше выжигать.

— Хорошо говоришь, отец. Шпалере бы твою лекцию послушать. Кровь-то человеческая — не водица, не травяной сок.

* * *

«Москвичок» Севергина бодро пылил по сельскому тракту. Еще один поворот, и вынырнет из молодого сосняка высокий конек его усадьбы: «Конь на крыше — в избе тише». Хотя куда уж тише. Края эти до сих пор были тихи и первозданно чисты, как чиста, молчалива и серьезна северная природа. Давно подмечено, что не только внешность, но и характер и тонкую суть человека ваяют окрестный пейзаж, состав почвы и вовсе неведомые земные и звездные токи. Севергин, как коренной северянин, был стоек и терпелив, и когда воцарился на Руси Царь-Доллар, и многие его сотоварищи соблазнились скорым и неправым прибытком, заискивая перед скоробогатыми, он оказался под зеленым абажуром опустевшей библиотеки и заново лопатил школьную науку. С год работал сельским участковым и готовился к поступлению в академию. С мужицким упрямством тянул службу и подворье и, несмотря на молодость, вскоре стал самым крепким хозяином в округе. Здесь и женился самым неожиданным и даже романтичным образом, словно некий ангел коснулся крылом его судьбы, и суровая нить заискрилась радужным шелком.