📚 Hub Books: Онлайн-чтение книгИсторическая прозаИмператрица Лулу - Игорь Тарасевич

Императрица Лулу - Игорь Тарасевич

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 52
Перейти на страницу:

Засуетились; прислуга кинулась; смех — ему с братцем не предуготовили плащей в дорогу! Тут же несколько генералов сдернули с себя плащи, а Зубов — он прекрасно успел заметить, — Зубов остался стоять в своём серебристом плаще, и, не подумавши даже двинуться, словно бы выше находился по положению, нежели чем они с братцем; только поправил на себе панагию с бабушкиным портретом. А он, как маленький, проверил, все ли пуговицы застегнуты на мундире — провёл рукой; в детстве пуговицы частенько расстегивались сами собою, прибавляя хлопот воспитателям; в будущем он обязательно правильно, в соответствии с необходимостью, установит количество пуговиц на мундирах — восемь, ну, максимальное количество — двенадцать, не более того.

Ещё сунулись с теплыми ботфортами, но ведь, чай, не зима стояла, сентябрь месяц. Бабушка стала гневна.

— Фьюить! Фьюить! — вновь раздался посвист сквозь зубы. Ботфорты полетели прочь. — Фьюить! Вщюк! — так бы и прошёлся по дурацким спинам хлыст, то-то в другой раз повезли бы резвей! Но хлыст не прибавит челяди мозгов, воспитание челяди бессмысленно, надо просто отправлять их вон — в Сибирь ли, на плаху ли, просто ли вон от особы своей — всё едино; что-что, а это бабушка отлично понимала. И он с того дня всегда, отправляясь в ответственное путешествие, спрашивал, положили с собою иное, тёплое платье — плащ, шубу — или же нет. Но и донесеньям челяди тоже веры никакой быть не может. А батюшка потом, в течение четырёх лет, четырёх месяцев и четырёх дней ежедневно пытался воспитывать челядь — смешно! Тщета, тщета! Русский народ невозможно пронять ни страхом, ни деньгами — ничем. Воспитывать его бессмысленно. А денег, кстати сказать, вообще народу нельзя давать никаких. Даже для лучшего устроения отеческой промышленности и более легкого купеческого оборота товаров, о чём ему говорит милый друг Адам. Нельзя денег давать никаких. Никогда. Даже если бы в государстве было сколько угодно денег, которые — ассигнации — возможно, впрочем, изготовить сколько угодно, это же проще простого — напечатать ассигнации. Но даже если, значит — так думал, — если напечатать ассигнации, денег народу никаких нельзя давать. Мысль пролетела о деньгах и ушла — тогда, чтобы потом возвращаться вновь и вновь.

А то давнее посещение фабрики он всю жизнь помнил очень ясно — видимо, потому, что впервые и, наверное, единственный раз в жизни увидел нечто, выходящее за круг привычных с детства картин. И это нечто вызвало чувство отторжения, нежелания. Хотя, будучи уже через несколько лет пред Богом ответственным за всё, что происходит в России, он не мог не понимать, что где-то должны производить и мануфактуру для солдатского сукна, и, например, корабельные канаты… Канаты… Пушки… Ядра… Лучше всего, разумеется, в Англии или в Голландии. А мы будем платить лесом. Или пенькою. Однако же принципал не должен входить в заботы по изготовлению сукна, на это есть купцы и соответствующие государственные департаменты.

И здесь батюшка, значит, ошибался: император великой империи, самолично входящий в заботы об окраске мануфактуры, неизбежно упускает вопросы более важные, касаемые до тактики и стратегии формирования и передвижения войск, а также общие вопросы обмундирования — только общие вопросы, касаемые, впрочем, и конкретных определений по части воинской фурнитуры. Пуговиц, например, а также, например, нашивок и кантов. Тут батюшка всегда осуществлял резонное наблюдение, вполне соответствующее обстоятельствам дела, и он тоже — потом, в протяжение почти четверти века — полагал необходимым в вопросах обмундирования быть предельно требовательным.

Величина обшлагов. Величина генеральского и офицерского плюмажа. Количество, значит, пуговиц на сюртуках низшего и высшего офицерского состава, а также рядовых. Число нашивок на рукавах горнистов гвардейских полков и полков пехотных. Размер обшлага. Цвет лосин. В частности, введённые им — ну, это потом, в будущем, в очень далеком будущем, — введённые им в кавалергардском полку чёрные сюртуки и лосины существенно содействовали сокрытию, значит, некоторой появившейся у него в том далеком будущем полноты, поскольку он сам, как правило, носил именно чёрный кавалергардский мундир.

Правда, тогда, в Тильзите, он явился облачённым в темно-зеленый мундир Преображенского полка, отделанный красными лацканами и золотыми петлицами, с аксельбантом на правом плече. В талии перетянулся широким красным шарфом — потребовал, чтобы затянули его так, чтобы ясно обозначилась бы талия; настолько оказался поглощён этими приготовлениями к встрече с корсиканским выскочкой — даже не вспомнил о другом красном шарфе — конногвардейском зубовском — в марте восемьсот первого года. И то сказать — уж несколько лет прошло. Не было того шарфа, не существовало никогда. Тогда, в Тильзите, надел ещё узкие белые лосины и короткие чёрные ботфорты с маленькими, противу устава, отворотами, на руки — белые перчатки, а голову покрыл высокой треуголкой с чёрно-белым плюмажем. Волосы сугубо напудрил. Надел ещё голубую андреевскую перевязь и шпагу — разумеется, прицепил шпагу — не ту, свадебную, с золотою рукояткой, а свою любимую парадную шпагу — тоже, впрочем, с витой золотой рукояткою.

Так что, значит, получается, что цвет обмундировки и её сугубая выделка всё-таки — да, признаться, тут он в самой ранней молодости был не совсем прав, — всё-таки цвет и выделка обмундировки тоже могут входить в круг интересов принципала.

С этой точки зрения посещение фабрики вполне оказалось полезным: втереть ему очки, говоря о, например, шинельном сукне, теперь стало невозможным — так полагал он.

А тогда он дрожащей рукою поднял к левому глазу лорнет, словно бы собирался сейчас писать или читать, а не осматривать машину, — с детства же стал плохо видеть левым глазом; потом, через несколько лет, батюшка Павел Петрович вообще запретил ношение очков Военным Уставом, но и тогда очки у одетого в военный мундир великого князя смотрелись бы весьма, весьма странно — разрешался лорнет; линза в золотом колечке несколько времени не садилась на глазницу.

Машина, он запомнил, нестерпимо воняла; движение чёрных металлических частей, окружённых клубами пара, завораживало. Под грубым полотном, натянутом на раму, сновал челнок, продёргивая продольную нить в уже стройные, словно бы поющие от напряжения вертикальные нити. Немолчный грохот, серная вонь, пар, ужас — посреди ада ещё запомнилось ему плоское конопатое лицо ткачихи с каплями пота на лбу, на узких маленьких губах гузкой и на щеках; запомнилась такая же плоская, ширококостная её фигура с прямыми, сутулыми плечами — фигура, связавшаяся в памяти с ощущением ада — грохота, серного запаха и страха. Это было нечто нереальное, ненастоящее, как фальшивые ассигнации: казалось, разорви их пополам, и всё вернётся в правильную и единственно существующую под его небом жизнь; всегда потом так-то просто хотелось добиться желаемого. Ткачиха чрезвычайно напомнила ему сейчас Амалию — Амалия, разумеется, обладала более стройной и более подвижной фигурой, вызывавшей желание, но ткачиха вызвала желание тоже, желание, сопряжённое с необъяснимым страхом. Амалия же никогда страха не вызывала в нем, вот что. А сейчас, сейчас, сейчас ему захотелось разорвать что-нибудь, чтобы разорвать чувство страха — разорвать хоть, действительно, кредитный билет — прямо по надписи разорвать «ГОСУДАРСТВЕННЫЙ КРЕДИТНЫЙ БИЛЕТЪ» и ниже — русской вязью — «СТО РУБЛЕЙ».

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 52
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?