Тьма - Алексей Атеев

– Ага! – с торжеством воскликнул Толик, словно уже сумел подловить длинноволосого. – Значит, если, допустим, я пью, не работаю и являюсь бесполезной для общества личностью, то ничем не хуже какого-нибудь Укропа Помидорыча, имеющего семью, работу и вес в коллективе?

– Отсутствие свободы выбора не значит снятия ответственности. Ведь ты различаешь добро и зло. А то, что ты не можешь встать на путь истинный, не является оправданием. В силах человека отринуть низменные страсти и смотреть на мир, исключив эмоции.

– Ха! Выходит, я плох не по своей воле, но отвечать за это должен все-таки я?

– Ответственность – результат твоего выбора. Если к тебе, например, кто-то относится плохо, то это не может тебе повредить до тех пор, пока ты сам этого не позволишь.

– Туманно! Значит, коли кто-то захочет убить меня, он не сможет этого сделать, пока я сам ему не позволю?

– Где-то так.

– Слышали, ребята?! – обратился Толик к близнецам. – Убивают потому, что жертва сама стремится к смерти. Интересненько получается. Я, например, и в мыслях не поминаю костлявую, а она, оказывается, всегда торчит у меня за спиной. Только и ждет, чтобы рубануть своей косой.

Близнецы бессмысленно захихикали. Философские разговоры их вовсе не занимали. Им хотелось еще выпить.

– Этот факт без стакана не уяснить, – заявил один из близнецов, взял бутылку и наполнил емкости.

– Точно! – подтвердил другой.

– Погодите, Славка и Валька! – недовольно одернул собутыльников Толик. – Чего суетесь поперек батьки! Я еще не договорил. Объясни, пожалуйста, более доступно, – обратился он к Шурику. – Как это так может получиться?

– Да очень просто. Марк Аврелий утверждал: что бы ни случилось с твоим имуществом, или даже с твоим телом, твое истинное «я» остается невредимым до тех пор, пока оно отказывается признать, что ему нанесен ущерб.

– Неужели не понятно? – ехидно спросил тот близнец, которого Толик назвал Славкой. – Истинное «я» за все расплачивается. А есть ли у тебя это самое «я»? А, братан?

Толик не отвечал. Его, видно, очень занимало только что услышанное. Он машинально принял наполненный стакан, выпил и сунул в рот дешевую конфетку. На длинноволосого Шурика почему-то старался не смотреть.

Вскорости «Кавказ» был допит. Компания расслабленно развалилась на траве. Близнецы рассуждали об охоте на кроликов, хиппи, откинувшись навзничь, уставился в голубые небеса, и только Картошкин продолжал сидеть на скамейке, тупо глядя в пространство. Он о чем-то напряженно думал.

– А может, еще? – неожиданно поинтересовался Славка.

Шурик беспрекословно достал из кармана сотню и протянул ему. Близнецы резво вскочили и почти бегом кинулись за новой партией портвейна.

– Значит, говоришь, все предопределено? – не глядя на Шурика, хрипло спросил Картошкин.

– Не я, а Марк Аврелий.

– А как же со свободой?

– Если под свободой понимать выбор меж двух альтернатив, то такой свободы, само собой, не существует. Но у свободы есть и другое назначение: принимать все произошедшее как часть благого миропорядка и отвечать на события разумом, а не эмоциями. Такой человек подлинно свободен, и не только свободен, а и праведен. Разумность Космоса – основа благости. Все происходящее в нем лишь укрепляет эту благость. Следовательно, разумная личность, принимая события, не только отвечает на внешнее благо, но и вносит личный вклад в ценность мирового целого.

– Ты кто, – вновь спросил Толик, – и что ты делаешь в нашем городишке?

Но непонятный Шурик молчал. Он жевал травинку и все с той же отстраненной улыбкой поглядывал в разные стороны, не то ожидая прибытия гонцов, не то просто занятый своими мыслями. Картошкину, которого страшно заинтриговал новый знакомый, захотелось выяснить: только ли в философии стоиков он разбирается, или так же хорошо знает и иные течения, но в эту минуту из кустов с шумом и треском вынырнули близнецы, сжимая в руках бутылки со все тем же «Кавказом», и пикничок продолжился. Однако продлился он недолго. Когда Толику вновь налили, он поднялся со скамьи со стаканом в руке, посмотрел в сторону Шурика, видимо, собираясь произнести спич. Однако речи не получилось. Картошкин внезапно покачнулся, глаза его вылезли из орбит, он издал нечленораздельный то ли выкрик, то ли стон и рухнул на землю.

– Портвейн разлил! – в один голос завопили близнецы. – Кончай придуриваться, вставай!

Но Толик продолжал неподвижно лежать на земле. Глаза его были открыты, рот разинут в беззвучном крике, а тело своей позой напоминало изломанную куклу, брошенную возле песочницы.

– Чего это с ним? – в один голос спросили близнецы у Шурика.

– Умер, – отозвался тот, даже не нагибаясь к телу.

– Умер?! Да как же?! Вот только был живой… Нет, не верим! Просто вырубился на жаре.

– Пульс проверьте.

– Пульс?! А где он этот пульс?

– На запястье. Возьмите его руку…

Оба близнеца склонились над Толиком, взяли его за руки и стали бессмысленно трясти их, словно надеясь возобновить таким образом работу сердца.

– Ничего, – наконец произнес Славка. И Валька подтвердил:

– Ничего.

– Я же говорю, скончался, – все с той же равнодушной улыбкой констатировал Шурик.

– Не могет такого быть! – вскочив, завопили близнецы.

Хиппи пожал плечами.

– Я знаю, как узнать, – заявил Славка. Он полез во внутренний карман своего обтрепанного пиджачка, достал оттуда осколок зеркала. – Вот!

– И что? – спросил у брата Валька.

– Смотри сюда. Я поднесу зеркало к его рту. Если оно запотеет – значит, жив.

– Ну, давай…

Однако признаков дыхания не наблюдалось.

– Неужто и вправду?.. Быть того не могет… – бормотал Славка, разглядывая незамутненную поверхность. Солнечный зайчик стрельнул близнецу в глаз.

– Нужно «Скорую» вызвать, – внес разумное предложение Валька.

– Какая еще «Скорая». Беги в больничку, тащи сюда доктора.

– Идем вместе.

И близнецы поспешно удалились. Шурик бросил на распростертое тело последний беглый взгляд и тоже покинул место недавнего гульбища. Если бы в эту минуту в скверик забрел какой-либо досужий господин, ну хотя бы для того, чтобы воздать дань памяти порубленным в девятнадцатом красноармейцам, то он бы узрел следующую картину. На обрубке тополя стояли захватанные стаканы, тут же высились две бутылки, одна полупустая, другая нераспечатанная, а рядом лежало бездыханное тело еще довольно молодого мужчины, облаченного в красную майку с серпом и молотом, синие джинсы и разбитые кроссовки неизвестной фирмы.

На лужайку перед обелиском выпорхнула крупная шоколадного цвета бабочка с крыльями, обведенными белой каймой, немного полетала над вышеописанным натюрмортом, потом бесстрашно уселась на нос трупа и сложила крылышки. В природе царила полная гармония.