ИГИЛ. Зловещая тень Халифата - Андрей Кемаль

Расслоение сделало государства Персидского залива более мощными региональными игроками, чем они были когда-либо прежде. Они уже были в состоянии противостоять последствиям революций в Сирии и Египте – с одной стороны, поддерживая любые военизированные контрреволюционные силы, с другой – устанавливая гегемонию выгодных им исламистских вооруженных группировок.

Волна неолиберализма не то чтобы начисто смыла политические и социальные отношения предыдущих стадий развития капитализма – она, скорее, наложилась на них в новую и нестабильную эмульсию. Спустя 11 лет после вторжения США, Всемирный Банк констатировал в своем «Резюме по инвестиционному климату Ирака», что иракская экономика в общем и целом все еще находилась под государственным контролем: «частный сектор до сих пор играет очень малую роль даже там, где он присутствует, и предпосылок для его усиления не имеется»[14]. Это не значит, что проводившаяся неолиберальная политика не возымела действия – наоборот, она глубоко перекроила иракскую политическую и социальную систему. Этот процесс сначала протекал внутри государственного аппарата за фасадом Баасизма, и был порожден санкциями 90‑х. Затем разрушенный государственный аппарат был частично разрушен и воссоздан уже в виде власти сектантских партий и вооруженных ополчений после 2003 года.

Второй отправной точной нашего анализа является марксистский подход к рассмотрению вопроса о генезисе и развитии идей и идеологий. Рассматриваем ли мы религиозные верования в целом, конкретную сектантскую идеологию или политическую перспективу отдельного исламистского движения, марксистский анализ всегда помогает преодолеть отвлеченность теоретического рассмотрения и убеждение о том, что идеи существуют «сами по себе», без привязки к конкретным социальным и экономическим реалиям. В случае Ближнего Востока, множество мейнстримных аналитиков идут даже еще дальше – они утверждают, что как раз религиозные воззрения проживающего здесь населения порождают реальность, так что процессы, протекающие в регионе, можно понять только через призму «древней ненависти»[15]. Нет ничего удивительного в том, что идеи, которые несут бойцы ИГИЛ, часто описываются с помощью метафор, позаимствованных из биологии и эпидемиологии. Алистер Крук, в своей популярной статье, именовал ИГИЛ «мутацией ваххабистского гена», или, другими словами, переносом идеологии, разработанной мусульманским религиозным деятелем 18 века Мухаммедом ибн Абд-аль-Вахаббом и его последователями, на современные исламистские течения, лояльные династии Саудитов[16].

Проблема данных подходов не в том, что они всегда приводят к неверным выводам – скажем, Крук совершенно прав в том, что насажденный официальной политикой саудитов ваххабизм породил группировки, которые впоследствии стали представлять угрозу самому саудитскому режиму. Проблема в том, что принимая движущей силой истории идеи, а не социальные взаимоотношения, эти исследователи лишь наводят тень на реальные процессы социальной эволюции.

Как поясняет Крис Харман, «люди не могут действовать независимо от объективных обстоятельств. Но это не значит, что действия людей можно целиком свести к обстоятельствам. Люди постоянно участвуют в борьбе с обстоятельствами, и тем самым изменяют и их, и себя»[17].

Современная история Ирака на самом деле радикально отличается от примитивной картинки, транслируемой СМИ. Религиозные, языковые, этнические и племенные сообщества не являются, и не являлись никогда, простой мозаикой, состоящей из неделимых кусочков. В Ираке, например, браки между суннитами и шиитами были вполне широко распространенными в течение середины 20 века. Разделение на суннитов и шиитов пересекается с языковым разделением между курдами, арабами и турками, в то же время существуют племенные союзы, куда входят наравне и сунниты, и шииты[18]. Более того, все эти сообщества четко разделены на социальные классы – лендлорды, бизнесмены и государственные чиновники высшего звена, которые пытаются строить из себя глас народных чаяний, имеют интересы, которые, разумеется, в корне отличаются от интересов большинства.

Эти горизонтальные социальные разломы, особенно те, что обусловлены общественными отношениями производства, дают более адекватную картину иракского общества, нежели вертикальное разделение, основанное на религиозной и племенной принадлежности. В то же время надо иметь в виду, что двадцать лет войн, санкций и оккупации создали совершенно новый материальный базис для сектантского самосознания.

Священнослужители, которые могут усилить посыл своих проповедей, давая прихожанам доступ к электрогенератору мечети, или племенные вожди, чьи связи с государственными чиновниками предоставляют им возможность захватывать лучшие рабочие места и поддерживать своих сторонников – вот пример социальных отношений, которые помогали удерживать вместе разные социальные классы, несмотря на противоречие их «объективных «интересов. Сила и слабость этих отношений не может быть измерена в отдельности от других видов социальных отношений. В обществе, расколотом гражданской войной, где миллионы вынуждены были покинуть свои дома, должность бойца в окружении племенного лидера или в сектантском ополчении может означать разницу между жизнью и смертью, как для отдельных людей, так и для их семей. В таких условиях у рабочих остается немного возможностей испытывать чувства классовой солидарности на практике.

Таким образом, отправной точкой для понимания сути исламистских движений не могут быть только идеи, которые они высказывают. Важен скорее их социальный посыл – другими словами, отношения между членами и лидерами движений и классовая структура общества. Массовые исламистские движения, такие как «Братья-мусульмане», обычно отмечены поразительными социальными противоречиями в своих структурах, и интересы их руководства обычно идут вразрез с тем, что вдохновляет их членов – выходцев из рабочего класса, городской бедноты и низших слоев среднего класса[19].

ИГИЛ является – и всегда являлся – очень специфическим движением. Это элитаристская военизированная организация, которая, как мы это подробнее рассмотрим впоследствии, выросла из соперничества между вооруженными сектантскими группами в Ираке во время американской оккупации.

Это вовсе не значит, что ИГИЛ не в состоянии получать выгоду от противоречивых идей, которые вдохновляют людей из различных социальных классов к политическим и социальным переменам, и одновременно громить или маргинализировать другие силы, которые обещают исполнить те же мечты. Например, ИГИЛ набрало немалый политический капитал на том, что предоставляла другим иракским суннитам защиту от систематического притеснения, которому тех подвергали шиитские исламистские партии, находившиеся во главе иракского государства. Тем не менее, целиком и полностью сектантская повестка ИГИЛ в сочетании с его военизированной структурой и отверганием любой программы политических и социальных изменений, осуществление которых подвластно народу уже сейчас, означает невозможность для революционных социалистов рассматривать это движение в ряду таких, как Хамас, Хизболла и другие исламистские силы[20]. В отличие от этих сил, которые в свое время представляли кривую, но все-таки дорогу для выражения социальных и политических народных чаяний, ИГИЛ предоставляет только дорогу в бездну.