Перстень Иуды - Сергей Куликов

Он вынул из-под одежды блестящий буравчик и, зажав между ладонями, принялся сверлить столешницу. Витая стружка скользила вдоль сверла, потом показалась тонкая струйка дыма, запахло свежим деревом. И вдруг из просверленной дырки ударил фонтанчик ароматной розовой жидкости.

– Лучшее самарийское вино! – торжественно объявил незнакомец, подставляя невесть откуда взявшийся бронзовый стакан. – Попробуй!

Он протянул украшенный тонкой резьбой сосуд Иегуде, тот пригубил.

– Да, оно превосходно!

За манипуляциями чужестранца с интересом наблюдал сидящий за соседним столом плотный мужчина в черной накидке, с разбойничьим, покрытым оспинами лицом и серьгой в ухе.

Молодой человек в белом фартуке принес аппетитно подрумяненных цыплят, овощи, оливки и лаваш. Увидев, как посетитель наполняет стакан в бьющем из стола фонтанчике, он испугался и мгновенно исчез. Иегуда и чужестранец принялись за еду, обильно запивая ее вином.

Рябой мужчина в черной накидке встал, подошел и заискивающе улыбнулся.

– Хороший фокус, господин! – скрипучим голосом произнес он. – А вино настоящее? Может быть, и мне удастся его отведать?

Чужестранец нехорошо рассмеялся.

– Конечно, Гестос!

И, наполнив второй такой же стакан, только попроще, который тоже появился ниоткуда, протянул его рябому.

– Откуда ты знаешь мое имя? – насторожился тот, все же принимая угощение.

– Я все знаю, Гестос. И про дом булочника, и про того купца из Назарета…

Изменившись в лице, мужчина залпом осушил стакан, вытер рукой мокрый рот.

– Опять фокус? Тогда налей еще! – в голосе появились требовательные, почти угрожающие нотки.

– Пей сколько хочешь, твой стакан не опустеет, – продолжал смеяться чужестранец.

Он разрывал цыпленка, так и не сняв перчаток. Камни в его перстнях сверкали – один бело-голубоватым, другой синим цветом. Иегуда не мог оторвать от них глаз. И сотрапезник перехватил его взгляд.

– Нравятся? Скоро ты сможешь носить замечательный перстень! Если, конечно, решишься сделать то, что должен…

– А что я должен? – рассеянно спросил Иегуда, переведя взгляд на Гестоса, который вернулся на свое место и раз за разом опустошал стакан, который тут же вновь становился полным. К их столу подходили и другие страждущие, каждый раз из дырки в столешнице начинал бить фонтанчик вина, и желающие беспрепятственно наполняли глиняные чаши и кувшины.

– Ты сам знаешь. Эта мысль не раз приходила к тебе во сне и наяву. Но ты боишься ее и гонишь прочь…

– Какая мысль? – повторил Иегуда. – Что сделать?

– Передать своего неблагодарного Учителя в руки властей! – сурово сказал чужестранец. Он уже расправился с цыпленком, от которого осталась только кучка костей. – За это положена награда!

– Что ты, что ты! – испугался Иегуда. – Он воистину велик!

– Ты же видел, с какой легкостью я повторил его «чудо»! Хочешь, сейчас здесь появится и французское вино?

– Какое? – не понял Иегуда, но тут же махнул рукой и вытер жирные пальцы о свою хламиду.

– Я умолчал о главном чуде! – торжественным тоном произнес он. – Учитель оживляет мертвых!

Но чужестранец не удивился и не впечатлился.

– Это такое же чудо, как умертвлять живых. Смотри!

Гестос пил очередной стакан, как вдруг поперхнулся, закашлялся, вино струей вылетело из его глотки, и он рухнул замертво на пыльную землю.

– Что с ним?! – Иегуда отставил недоеденного цыпленка.

– Разве не видно? Произошло чудо умерщвления, – спокойно объяснил чужестранец. – Он выпил отраву!

Иегуда в ужасе вскочил, рассматривая пьющих вокруг людей и трогая себя за горло.

– Не бойся. Яд был только в его вине! И это еще одно чудо!

Ноги подкосились, Иегуда тяжело плюхнулся на лавку.

– Но… Но разве можно так поступать с людьми?!

– С Гестосом можно. Он совершил столько разбоев и убийств, что давно должен быть распят на Голгофе!

Странный чужестранец встал.

– Мне пора. Сотвори то, что должен, и сомнения оставят тебя навсегда!

Он повернулся, сделал несколько шагов и скрылся из виду. Либо каждый шаг его был длиной в стадий[3], либо он провалился под землю.

И тут же разошлись тучи, выглянуло солнце, улегся ветер, опали гуляющие по площади смерчи из рыночного мусора. Вино перестало бить из дырки в столе, пьющие неподалеку люди удивленно заглядывали в опустевшие глиняные сосуды. Только мертвый Гестос лежал в прежней позе, подтверждая чудо превращения живого в неживое. Над ним суетился мясник, вокруг собирались зеваки.

– Я дал бы ему Иегуду, смелого, прекрасного Иегуду! – воскликнул хранитель денежного ящика. – А теперь он погибнет, и вместе с ним погибнет и Иегуда!

Иегуда поднялся и пошел. Он забыл про закупки продуктов и про диспут с фарисеями. Ноги сами несли его в синедрион.

* * *

В пятницу задул удушающий, обжигающий хамсин из Аравийской пустыни, накрыв Ершалаим то ли сухим туманом, то ли пыльной мглой. Этот страшный, мучительный ветер, который называют «ливийским флейтистом», был под стать страшному Дню неправедного суда. Хамсин, как дьявольская флейта, вызывает удушье и головную боль, припадки и вспышки ярости, он толкает на измену клятвопреступление и пролитие крови. Его влияние так велико, что судьи зачастую смягчают наказание преступнику, который плясал под эту дьявольскую мелодию.

Но Иегуде не удавалось переложить вину на хамсин, да он и не пытался это сделать. В безысходной тоске бывший казначей бродил по крутым узким улочкам, терзаясь болью, разрывающей мятущуюся душу. Дымка заволокла окрестные горы, но, возможно, их силуэты размывали и едкие слезы. Сгущалась багровая мгла, выпадала кровавым дождем, и он даже не понимал, что это хамсин принес красную пыль из Сахары.

В глазах мелькали тусклые шлемы воинов, ворвавшихся в Гефсиманский сад, блики чадящих факелов, небритая щека Иисуса, которую он поцеловал в последний раз, крики черни и колья в грязных руках… Ученики разбежались, как трусливые собаки, только они с Петром пошли следом за солдатами, уводящими связанного Иисуса. Но потом Петр дрогнул перед стражниками и отрекся от своего Учителя. Только он, Иегуда – самый верный и преданный ученик, сопровождал его на всем скорбном пути.

Он видел, как ночью солдаты били Христа в караульне, ужасался и ждал: они вот-вот поймут, что истязают самого лучшего из людей, преклонят колени и с извинениями отпустят, но вместо этого на Иисуса надели терновый венок, и струйки крови расцветили его измученное чело. Он шел за Учителем, когда его, избитого и окровавленного, выволокли из караульни и вели сквозь неприязненно молчаливую толпу. Он видел суд Пилата, с ужасом слышал крики толпы: «Смерть ему! Распни его! Распни!» – но не понимал, что происходит и за что требуют предать Иисуса мучительной смерти. Разве тот не учил этих людей, не исцелял их, не оживлял их родственников, не кормил досыта пятью хлебами?! Он был рядом с Христом на Голгофе, слышал глухой стук большого, бесчеловечного молотка, видел его последние страдания и глумливую табличку: «Царь Иудейский»…