Солдат по кличке Рекс - Борис Сопельняк

Как мог, Виктор успокаивал Машу, частенько обращал ее гнев в шутку. Потом она, как правило, винилась, становилась еще более ласковой и нежной, как бы стараясь загладить свои выходки. Но раньше все их размолвки происходили без свидетелей. На людях же Маша была предупредительной и сдержанной. А тут вдруг прорвало, да еще при ее начальнике и друге Виктора — хирурге Васильеве! Прямо-таки семейная сцена.

Доктор Васильев, как, впрочем, и почти вся дивизия, хорошо знал об отношениях Маши и Виктора, втайне завидовал им и втайне не одобрял. Почему — знал он один, но до поры до времени молчал.

— Ну вот что, младший сержант Орешникова! — строго сказал капитан Васильев, решив, что пора выручать друга. — Истерику кончайте — и за дело! Эта собака — ищейка, и ищейка классная. Поэтому она представляет интерес для разведки. Какой именно, не нашего ума дело. Наше дело как пленному немцу, так и пленной собаке оказать медицинскую помощь. Так что готовьте шприц, бинты, стрептоцид, камфару и все остальное. Будем оперировать!

— Оперирова-ать?! — вскочила Маша. — И я должна ассистировать?!

— Да! — жестко сказал доктор. — Спирт! Быстро мыть руки — и за дело. Посторонних попрошу удалиться, — обернулся он к Виктору.

Громов выскочил из блиндажа. Деланно-спокойным шагом он ходил туда-сюда по ходу сообщения, так же деланно-спокойно курил и костерил себя на все лады. «На кой черт связался с этой собакой?! Жил себе, как все, воевал не хуже других. Друзья есть, даже любимая девушка — не такой уж частый подарок судьбы на фронте — и то была. Стоп, почему была? Есть! Никуда не делась Маша: жива-здорова и возится с моей собакой. С моей? Интересно, с чего это я взял, что она моя? Никакая она не моя! Немецкая овчарка есть немецкая овчарка, и не только по породе, но и по принадлежности. Маша права, эта псина загубила немало наших ребят, а я, как последний дурак, приволок зверя в свой блиндаж. Да еще уложил на топчан! Понятно, почему Маша так разозлилась: уложить фашистского пса на тюфяк, который она сама набивала сухой травой. Тут любой раскипятится… Нет, придется собаку пустить в расход, не ссориться же в самом деле из-за нее с Машей да и со всей ротой. Решено!» Резким ударом каблука Виктор вдавил окурок в землю и скатился в блиндаж. С чего начать, Виктор уже придумал и поэтому, распахнув дверь, чуть ли не рявкнул:

— Кончайте эту богадельню! Меньшой брат только тогда брат, когда он — наш брат! А фашист — всегда фашист, даже если он слон или собака!

Васильев и Маша непонимающе переглянулись. Маша деловито собирала инструменты, хирург, довольный хорошо сделанной работой, блаженно щурился, потирая онемевшую шею: доктор был высок, а блиндаж низковат. Перебинтованная собака лежала спокойно и мирно посапывала.

— Ты что, под обстрел попал? Или от начальства взбучку получил? Да-а, а работенку твой Мирошников задал нам хорошую. Но мы, лучшие на всем фронте специалисты по четвероногим, с задачей справились блестяще! От лица службы объявляю благодарность младшему сержанту Орешниковой: она работала так самоотверженно и с таким знанием дела, что ни разу вместо зажима не подала скальпель, — балагурил доктор.

— Да ну вас, — улыбалась Маша, — вечно вы подначиваете. Я и сама знаю, что операционная сестра из меня неважная. Мое дело — бинтовать да вытаскивать из-под огня.

— Не скромничайте, Мария Владиславовна. Ведь вы же бывшая студентка мединститута, да еще одного из лучших на Урале.

— Свердловский мединститут действительно один из лучших, и не только на Урале, но и во всей России, — ревниво заметила Маша. — Но я-то училась на стоматологическом, и всего два года. Хотя зуб вырвать могу, даже глазной. И почти без боли. Нет, я серьезно, — обиженно продолжала Маша, отвечая на ироничную улыбку доктора. — Профессор не раз говорил, что у меня легкая рука.

Виктор сидел на чурбаке и ничего не понимал. Васильев и Маша болтали о всякой ерунде, будто ничего не произошло, будто полчаса назад здесь не было самого настоящего скандала. И что удивительно, они будто не замечали Виктора. Громов ничего не понимал, хотя сам, возвращаясь с «той стороны», вел себя так же. Его и ребят, с которыми он ходил в разведку, связывали какие-то невидимые узы, какое-то особое братство. Получая документы и награды, которые обязательно сдавали перед выходом на «ту сторону», ребята незлобиво подшучивали друг над другом, предлагали сложить все ордена и медали в одну шапку и разделить поровну, так, как только что делили поровну смертельный риск.

Наконец, Васильев обратился к Виктору:

— Ну что, отпустило? Или дать успокоительного?

Громов виновато улыбнулся.

— Знаешь, Виктор, вообще-то я даже рад, что ты предоставил мне такую редкостную возможность: операция была интересной. А ты знаешь, сколько я вообще сделал операций? Никто не знает. До сорок первого — пять аппендицитов и две грыжи. А за два года войны — триста семьдесят восемь людям и одну собаке! Слушай, а не податься ли мне в ветеринары? Выходим твоего пса — с медицинской точки зрения случай исключительный, я сразу стану ветеринарным светилом, и назначат меня главным врачом зоопарка. А, черт! — вдруг вскочил он. — Маша, шприц!

Собака лежала бездыханной. Потускнела шерсть. Сухим стал нос. Изо рта шла пена.

— Конец? — мрачно спросил Громов.

— Да погоди ты, не каркай! Держи его. Ты держи, Маша не справится. Крепче! Вот дьявольщина, где же у него сердце? Нет, так неудобно. Переверни на бок. Хорошо. Есть, нащупал!

Короткий взмах. Сверкнула длинная игла и, хрумкнув, вошла в тело.

— Порядок. Теперь массаж… Так… так… хорошо. Полегче, а то ребра сломаешь. Маша, помогайте.

Минут через пять доктор приказал:

— Маша, бегом в медсанбат! Принесите грелки. Неплохо бы и горчичники, но пациент весь… шерстяной. Как их приклеишь?

Когда взмокший врач разогнулся, а собака мерно задышала, Виктор обнял его за плечи.

— Да-а, триста семьдесят восемь операций — это, конечно, не кот наплакал.

— Ничего особенного. Адреналин в сердце, прямой массаж, грелки — проходили на пятом курсе. Экзамен сдал на тройку. Но, как говорится, теория без практики. Хирургами становятся не в институтах, а на войне. Все, что мог, я уже сделал, — закончил он. — Теперь — уход и еще раз уход. Сиделку прислать не могу, у Маши своих дел невпроворот, так что сам берись за гуж. Чем черт не шутит, пока Бог спит, авось и выживет! Только обещай: я буду первым человеком, которому этот зверь подаст лапу.

— Обещаю, — улыбнулся Громов.

Доктор вышел из блиндажа. Потом вернулся и строго сказал:

— И чтобы до завтра ни капли воды. Ни единой! Если что, вызывай.

— Ну что ж, надо браться за гуж, — вздохнул Громов. — Для начала… Для начала ты должен привыкнуть к моему голосу — значит, буду думать вслух.

Виктор начал говорить про уход, про собачью живучесть. Одновременно делал загородку в углу блиндажа. Потом принес охапку соломы, бросил на нее старую шинель, взял собаку на руки и осторожно перенес на лежанку.