Ангел бездны - Пьер Бордаж

На этот раз Пиб снова не спал. Судя по всему, Бог, к которому взывали родители, услышал молитвы поважнее. Все больше раздражаясь, Пиб терпел звуки трущихся тел, возню и сдавленные стоны отца и матери. А потом его тайное «я», выйдя из своей норы, стало бузить вместе с родителями. Потом гудение самолетов повергло его в тошнотворный страх. Потом у него заболел живот, может быть оттого, что он пил воду прямо из-под крана. Так как врагов подозревали в отравлении очистительных станций (самая последняя акция террористов), то Министерство здравоохранения настоятельно рекомендовало применять фильтры. Мать Пиба не только пропускала воду через тройной фильтр, но кипятила ее дважды в день, чтобы, как она говорила, исключить всякую опасность заражения. Но учительница Пиба по физике и химии намекнула, что ни фильтры, ни термообработка, ни очистительные таблетки на базе хлора не могут помешать прижиться вредным молекулам в стаканах или сковородках. Доказательство тому: новая вспышка оспы, тифа, холеры – бедствий, которые, казалось, навсегда исчезли с лица земли, – и появление новых болезней.

Первые взрывы бомб прогремели неподалеку, грохот раздался ужасающий, земля и стены задрожали, стремительные всполохи заплясали на потолке. Трусиха Мари-Анн захныкала, папа отпустил маму успокоить своего зайчика, ля-ля-ля, потом вновь наступила тишина, наполненная резкими запахами и страхом.

У Пиба сильнее заболел живот, ему ужасно захотелось писать. Он не шевелился: дождется, когда все заснут, и пойдет опорожнить мочевой пузырь в биоунитаз. У него не было ни малейшего желания, чтобы родители или сестренка знали о его интимных отправлениях. И если терпеть станет настоящей пыткой – тем хуже. Гул самолетов и вереница взрывов словно буравили ему грудь и позвоночник. Он никак не мог расслабить мышцы шеи, наполовину втянутой в плечи. После ночи бомбежки лопатки и спина болели у него несколько дней.

Родители поспешили переложить уснувшую Мари-Анн на другую кровать и снова занялись обычным в ночи делом. Казалось, они торопились закончить, они все убыстряли ритм, перестали сдерживать громкое дыхание, стоны и наскакивали друг на друга, как разъяренные быки. Из самых печенок Пиба взметнулся было крик, но застрял у него в горле. Папа сдавленно по-щенячьи тявкнул, а у мамы, в знак одобрения, вырвался отвратительный хрип. Пиб, не в силах больше сдерживаться, откинул простыню, выпрыгнул из кровати так, а словно его выбросило матрасной пружиной, и ринулся в сортир, отделенный от комнаты тонкой перегородкой.

Именно это мгновение выбрала чудо-бомба, чтобы рухнуть на их дом.

Правда, не на самый дом – тогда бы Пиб мгновенно обратился в кровавую пыль, – а рядом с ним. От страшного взрыва Пибу разорвало барабанные перепонки, яркая вспышка обожгла глаза, земля под ногами накренилась, ударная волна с силой швырнула его о землю, резкий запах пороха ударил в ноздри. Несущая балка дома обрушилась и застряла над самой его головой, щебенка, камни, куски перекрытий, осколки цемента и еще целая куча обломков падали дождем вокруг него. Едкая удушливая пыль окончательно забила ему нос и горло.

Пиб долго лежал оглушенный, не способный ни о чем подумать, пока его дом продолжал разрушаться с треском и грохотом.

Наконец воцарилась тишина. Голова и тело Пиба, правда, по-прежнему гудели. Ему все казалось, что какая-то муха без конца садится на висок и на щеку, пока, наконец, он не обнаружил, что там течет кровь. Боли он совсем не чувствовал, только эту оглушительную вибрацию, эту толстую веревку, натянутую от головы к самым концам рук и ног. А между ног все время ощущалась липкая влага. Он описался! Вот будет позор, когда эта гадючка Мари-Анн заметит, а уж она-то наверняка заметит! Чей-то крик пронзил опустошенную ночь – взвизгнул ребенок, а потом взвыла женщина. Руки Пиба крепко сжимали унитаз, пальцы и лоб упирались в треснувшую эмаль. Неподалеку слышалось какое-то журчание – то ли кран не закрыли как следует, то ли текло из трубы.

Он вяло попытался пошевелиться, тело его не послушалось. Он окаменел, припаялся к унитазу. Вот уж повеселятся родители и Мари-Анн, если найдут его в таком виде. Но ему никак не встать, даже не пошевелить пальцами – от взрыва его нервную систему как парализовало. Теплый ветерок ласкал его лицо, смягчал боль от ожогов на веках, в ноздрях.

Наконец он смог перевести взгляд. Металлические брусья переплетались, цеплялись друг за друга, защищая и укрывая его. Это походило на гигантское микадо. Какие-то странные силуэты виднелись под завитками пыли, изрезанными снарядами: вон – кастрюля, вон – жестяная коробка, вон – куски черепицы, вон распоротый мешок риса, противогаз… А вот, совсем рядом, почти у самой его головы, – голова Мари-Анн.

Они жили в одной из тех западных деревень, которые во всем мире слывут типичными, уютными и мирными, хотя в них дождь льет девять дней из десяти. Они подумали, что, если уедут из большого города, от целой череды проблем – еженедельных бомбежек, химического и ядерного загрязнения среды, каждодневных перебоев воды, газа и электричества, нехватки продовольствия, повсеместного роста доносительства и преступности, все более и более жестоких репрессий, – условия их жизни станут лучше.

Они оказались правы, по крайней мере вначале.

Они подремонтировали старую хибару, стоявшую посреди участка в пять тысяч квадратных метров на выезде из города. Они выбрали ее, несмотря на то, что фруктовый сад выродился, а колодец высох, зато высокая каменная стена, увитая хмелем, скрывала их от чужих глаз и вселяла уверенность. Они завели огород, нескольких овец, курятник и крольчатник. Таким образом они в основном обеспечивали себя свежими продуктами – яйцами, мясом, овощами. Остальное – хлеб, молоко, масло, сахар, соль – закупали в местном магазинчике, отмеченном местным колоритом в виде усатой кассирши, прыщавого директора и вызывающего пренебрежения к любому проявлению гигиены.

Он потерял место фрезеровщика после того, как был разрушен военный завод, на котором он работал; она моментально уволилась с временной должности помощника по воспитательной работе, когда однажды вечером директриса предупредила ее, что родители некоторых из учеников грозятся написать на нее донос в канцелярию легиона. Неожиданное наследство (а «ожиданным» оно бывает лишь при наличии судебного процесса), деньги, вырученные от продажи квартиры, и кое-какие сбережения, возможно, позволят им продержаться десяток лет без доходов в ожидании лучших дней. Они сменили более дорогостоящую из двух машин на обшарпанную колымагу и записали троих детей – двух мальчиков и одну девочку – в деревенскую школу.

Поначалу их хорошо приняли. Деревенские ничего не имели против городских семей, переселявшихся в дома, брошенные их собственными детьми. Новые жители замедлили агонию деревни, опустошенной в результате глобализации начала XXI века, того проклятого десятилетия, когда продовольственные фирмы нарушили все связи в сельском хозяйстве Восточной Европы и Азии. Их политика вызвала обвал рынка валюты, и западная деревня практически вымерла. Защищая пядь за пядью границы Румынии и Польши, легионы архангела Михаила защищали в том числе и последние амбары с зерном в Европе. Помощь американцев прекратилась десять лет назад: США пережили такие неприятности со всеми их ГМП,[1]что теперь думали лишь о том, как оживить внутренний рынок; к тому же, в них вновь проснулись старые изоляционистские амбиции, и они относились с полным безразличием ко всему остальному миру, по крайней мере на официальном уровне. Во всяком случае, систематическое разрушение аэропортов перерезало воздушные пути, а распространение ядерных подлодок стран Джихада в атлантических и средиземных глубинах полностью блокировало морскую торговлю. Осажденная Европа отныне могла рассчитывать лишь на свои силы, чтобы прокормить триста миллионов населявших ее душ.