Повседневная жизнь первых российских ракетчиков и космонавтов - Эдуард Буйновский

Хотя я и считал себя вполне взрослым, независимым человеком, бывали моменты, когда родители вовремя подправляли мои самостоятельные шаги и инициативы. Помню, где-то уже после войны я записался в футбольный клуб «Крылья Советов» и меня с ходу, после первой же тренировки поставили на календарную игру вратарем детской команды. Думаю, что тренер наметанным глазом сразу же подметил во мне задатки выдающегося голкипера. Почему-то мой отец был другого мнения. «Нет!» — твердо сказал он. Главным доводом у него был анекдот, где говорилось о том, что у отца было три сына: один — умный, второй — дурак и третий — футболист. Мне почему-то кажется, что если бы сыновья поменялись местами (футболист, умный, дурак), то вопрос, быть или не быть мне футболистом, решился бы в мою пользу. Но отец рассказывал анекдот так, как было выгодно ему. И в результате моя так блестяще начатая футбольная карьера закончилась. А жаль! Уверен, что отечественный футбол лишился своего второго Алексея Хомича — кумира болельщиков послевоенных лет!

В 50-м году наше семейство перебралось из Лефортова в уютный и тихий по тем временам район у метро «Сокол», в нашумевшие хрущевские новостройки на Новопесчаной улице. Правда, опять коммуналка — четырехкомнатная квартира на три семьи (два полковника и один подполковник, все участники войны!), всего-то 10 человек! Но зато газ, ванна с горячей водой, лифт, телефон. Фантастика!

Рядом с домом была школа-новостройка, куда я и перевелся. Учился я в общем-то хорошо, даже ходил в отличниках, предпочтение отдавал гуманитарным предметам, но один раз — думаю, что совершенно случайно, — прославился и в математике. Каким-то образом мне удалось по-своему, не как в учебнике, доказать какую-то теорему. Меня даже командировали после этого на олимпиаду в Московский университет, где я с треском провалился, после чего математик задвинул меня опять в общую ученическую массу. Кстати, учитель математики — Лев Абрамович Гинзбург — одна из самых запоминающихся личностей за время моего короткого пребывания в этой школе. Длинный, тощий, в офицерском кителе, который сидел на нем как на вешалке, он был прекрасен, когда во время урока с треском распахивал дверь класса, замирал с протянутой в сторону коридора рукой и голосом, полным трагизма, произносил «Вон!!!» очередному нарушителю дисциплины. И все равно мы все его обожали. Помню, в порыве нашей искренней ребячьей любви мы ему даже на 8 Марта дарили подарки.

До сих пор не могу понять, почему в те годы было раздельное обучение. Мальчики и девочки, а затем юноши и девушки учились в разных школах. Причем каких-то особых мужских или женских предметов не было, нашим сексуальным воспитанием (девочкам рассказывают про одно, мальчикам — про другое) никто не занимался, тема про ЭТО вообще была несовместима с принципами советской школы. Почему нас искусственно, если не сказать насильно, разделяли именно в тот период, когда мы изо всех сил начинали тянуться друг к другу, непонятно?! Эта тайна так и осталась за семью печатями. Но природа берет свое! Учителя параллельных школ принимали всяческие меры, чтобы общение их подопечных проходило у них на глазах, под их неусыпным контролем. Проводились совместные тематические вечера, коллективные посещения театров, спортивные соревнования. Как только я узнал, что у нас в школе образуется кружок по изучению бальных танцев и что на занятия будут приглашаться девочки из соседней школы, я записался туда одним из первых и проявлял при этом такое рвение, что меня даже выбрали старостой этого кружка. Падеграс, падекатр, полонез, краковяк — буржуазные, чуждые нам, но такие таинственные и волнующие слова! Специфика этих танцев в том, что по ходу их исполнения есть необходимость держать партнершу за ручку и даже (страшно подумать!) за талию. И это прилюдно, на глазах у всего честного народа! Грех было упускать такую возможность! Один раз в неделю в актовом зале нашей школы выстраивались две шеренги — девочки и напротив мальчики. Вела кружок бывшая балерина неопределенного возраста. Хитрая бестия! Как правило, она так выстраивала шеренги, что по команде: «Кавалеры приглашают дам!» я, например, всегда попадал на одну и ту же партнершу — Свету Давыдову, которая, кстати, мне очень нравилась. А бывали случаи, когда, обходя строй мальчиков, эта деликатная, интеллигентная дама шептала одному из нас: «Застегните, пожалуйста, ширинку». И это понятно, так как в нашей школьной среде этому элементу мужского туалета не придавалось особого значения. С полной ответственностью заявляю, что ко мне с такой просьбой она ни разу не обращалась! К слову сказать, такое коллективное общение с представительницами прекрасного пола толкнуло меня на индивидуальный подвиг.

Я решился пригласить Свету Давыдову в театр. Хорошо помню, что это был воскресный дневной спектакль в филиале Малого театра. В театр мы шли, как и положено, на расстоянии пяти-шести метров друг от друга, чтобы, не дай бог! — никто не подумал о том, что это совместное мероприятие. Все прошло нормально, нас никто из знакомых не видел, спектакль вроде бы понравился, и мы под покровом сумерек уже рядышком вернулись к себе на Песчаную улицу. Подошли к Светиному дому, я остался внизу ждать, а моя дама поднялась к себе, а затем спустилась, чтобы отдать мне денежку за билет. Деньги я взял и с чувством собственного достоинства и выполненного долга отправился к себе домой. Это был мой первый выход в свет с дамой!

Может быть, под влиянием кружка бальных танцев или по каким-либо другим причинам, но меня вновь потянуло на самостоятельное принятие кардинальных решений. В одном из школьных зданий на нашей улице размещалась авиационная спецшкола. Собственно, это была обычная школа, но, как сейчас говорят, с «авиационным» уклоном. Ну и главное, учащиеся этой школы носили форменный китель, а зимой еще и шинель с маленькими голубыми курсантскими погончиками. Кстати, брюки — свои, домашние, но только темного цвета. Но настоящий офицерский китель с погонами для четырнадцатилетнего мальчишки — это предел мечтаний! Конечно же я решил: иду после окончания семилетки в эту спецшколу. «Нет! — вновь решительно и сурово заявил мой отец, в принципе добрый и покладистый человек. — Хочешь быть военным, иди в артиллерийское подготовительное училище, туда берут тоже после седьмого класса, но там хотя бы из тебя сделают настоящего военного. Но учти: это уже на всю жизнь». Видно, не судьба мне быть летчиком. А жаль! Ладно футбольные болельщики не увидят второго Хомича, но Родина теряет второго Валерия Чкалова — это уже непростительное расточительство! Да и голубые погоны мне больше были бы к лицу. Но что делать, назвался груздем — полезай в кузов! Я согласился пойти в артиллеристы. Пока я не передумал, папа быстренько принял соответствующие меры.

1951 год… Центральный дом Советской Армии имени М. В. Фрунзе. В одном из залов этого популярного в те времена среди военных заведения с просьбой «Разрешите обратиться!» ко мне подошел ветеран, по-моему, участник всех предыдущих войн, с впечатляющей орденской колодкой на груди. Я разрешил. «Скажите, кто вы такой и что у вас за форма?» А перед ним стоял упитанный с самодовольной физиономией пятнадцатилетний юнец в хорошо подогнанной из дорогого материала офицерской форме — темно-синие брюки и китель с начищенными до блеска пуговицами (все конфисковано у отца — полковника Генштаба). Только вот на плечах у этого военного были не офицерские погоны, а что-то яркое и до боли в глазах блестящее. «Я — воспитанник» — мой ответ. «Понятно», — уважительно констатировал ветеран и отошел в сторону, так и не поняв, с кем же он только что разговаривал. А я с гордо поднятой головой и красивой осанкой направился в сторону спортзала.