Мужчины и женщины существуют - Григорий Каковкин

— Господи Боже мой, — стонали женщины, выходя из церкви. — Боже мой…

Так или иначе, это была ее первая женская история. И потом, когда уже все, казалось, дотерто до дыр, дорассказано, доболтано, довспомнено, когда трогающая душу история превратилась в словесный узор, в настенный календарь, она, крепко подвыпив, сказала, вспоминая своего первого мальчика:

— …в три с половиной года я стала вдовой.

Первое свидание.

Это было первое свидание в ее новой, как она считала, совершенно новой жизни. Компьютер она освоила лет семь назад, когда в музыкальном институте имени Ипполитова-Иванова ввели электронную регистрацию библиотечного фонда. Ее, как заведующую библиотеки, отправили на курсы, и через месяц она уже начала вбивать по пятьдесят (такую планку себе поставила) наименований в день нотных альбомов, книг по истории и теории музыки, учебников, самоучителей игры на инструментах, методичек и курсов по всем музыкальным специальностям. Иногда Людмила Ивановна Тулупова, отыскивая регистрационный номер, открывала книгу, чаще довоенную, скупую на краски, с желтыми, ломкими страницами и неожиданно для себя пропадала в рисунках, подписях к ним, нотах. Они уводили ее в мир закрепленных в графике звуков, в тайну неизвестных слов “квинта”, “терция”, “гептахорд”, “фермата”. Приблизительно как этот “гептахорд” — семь ступеней музыкального звукоряда, к ней пришло и слово “интернет”, которого она долго боялась, просто по произношению, по окончанию “нет”, и только когда дочь накричала, она поняла, что за этим скрывается:

— Мама, это просто телефонная трубка! Телефонная трубка так называется. Называется — ин-тер-нет. Ты мне звонишь по телефону, тоже иностранное слово, кстати, и что? Мы с тобой разговариваем… а ты мне напишешь, пришлешь по интернету — все!

Тогда, перед отъездом в свой первый отпуск за границу, в Грецию, ее дочь с идиотским именем Клара — она так не могла к нему привыкнуть, когда она сообщала, что ее дочь зовут Кларой, каждый произносил омерзительную, преследующую ее всю жизнь скороговорку про Карла, что украл кораллы — Клара и научила ее пользоваться интернетом. Мила подумала, какая у нее умная девочка получилась — рассудительная, взрослая в двадцать два года. “Просто замечательная, красивая, умная девочка, и не поймешь в кого” — такая мысль ей приходила часто. Тулупова легко поняла, что такое удаленный сервер, подключение, логин, пароль, и вошла в Сеть, отправив первое сообщение через километры и моря: “Мы с твоим младшим братом, который дома теперь не ночует, волнуемся за тебя и переживаем, как там греки на тебя, нашу красавицу, не бросаются?”

Собственно, когда дочь уехала, а сын только звонил раз в день и уведомлял, что с ним все в порядке — волноваться не стоит, она и зашла первый раз в Сеть и, не предвидя еще последствий, кликнула на постыдное слово “знакомства”.

Она заполняла анкету поиска, и каждый вопрос становился экзаменационным. “Я” — и она хотела написать “женщина”, а программа ее молниеносно поправила “девушка”. “Какая я девушка, была ею очень давно, это было после выпускного сразу, где-то через неделю, наверное. Господи, прости…” — начала было вспоминать она, но программа уже настойчивым подмаргиванием спрашивала “ищу”, ей хотелось набрать “мужчину”, но подсказывали выбор: “парня”, “девушку” или “пару М+Ж”. Дальше “возраст” от и до. Этот вопрос оказался еще сложнее. Вот ей, Людмиле Ивановне Тулуповой, далеко за сорок, — а кто ей нужен? Муж? Любовник? Мужчина на одну ночь? Кто? Да никто! Вот когда покупала холодильник в спешке, потому что старый неожиданно сломался, она видела, как разгоряченные супружеские пары ходили вдоль образцов, хлопали дверцами, щупали, жестикулировали, советовались и рассуждали — она хотела бы тогда иметь мужа, потому что сыну и дочери было все равно, какой холодильник покупать, брать ли кредит. Дети стояли рядом без всякого участия, а ей хотелось поговорить, обсудить марку, цену… Любовника — тоже можно: когда сидела в библиотеке, а из репетиционных залов доносились звуки разучиваемых партитур, и такие мысли к ней приходили: вино, свечи, и что там еще бывает…

В тот самый первый раз она написала просто от 18 до 100, но три цифры не были предусмотрены и она поправила — 99. “Где?” — спросила программа. — “Во всем мире”. А дальше Людмила кликнула “искать”.

Через секунду на экране выстроилась длинная лента из фотографий и имен мужчин, как она сразу заметила, красивых, вполне нормальных. Она открывала анкету за анкетой, увеличивала фотографии и всматривалась в лица, стараясь представить жизнь, голос, обстоятельства, заставившие разместить свои данные. На фотографиях не было взывающих к милости, потерянных — все искали “свою половинку”, не очень заботясь о высоких и ярких словах, “не курили”, “пили по праздникам”, “наркотиков категорически не принимали”, но сексом хотели заниматься “хотя бы раз в день”. Прямолинейность этого интернет-общения увлекла ее. Мир становился проще: вот — я, вот — ты. “Возбуждаюсь от джинсов, от нижнего белья”, — писал слившийся в одну фигуру некий “мужежен” — “женомуж”. Деловито, как на бирже, шел разговор с виртуальными подмаргиваниями, букетами, поцелуями, от которых ничего не изменялось, никому не становилось лучше. Наконец она набрела на кучу фотографий сорокалетнего мужчины в окружении помпезного золотого антиквариата — он в белом костюме, в красном галстуке и красных башмаках сидел в высоком резном кресле, на других фотографиях стоял возле шкафов, диванов и огромных зеркал, которые уводили в перспективу роскоши и гламура. Она открыла его анкету и прочитала:

“Королевство увеличивается, а достойной золушки нет (без вредных привычек, с хорошими внешними данными и наличием интеллекта) для превращения в принцессу, способную на преданность, верность и любовь (без интимного прошлого). Не писать: с манией величия; потасканных неудачниц; неликвид брачного рынка; людей с нетрадиционной ориентацией; завистников”.

Прочитав это, она захотела еще раз посмотреть на фотографии и лучше разглядеть лицо, но везде был только средний план, и единственное, что удалось рассмотреть: почти седой, с рыхлой кожей, с глубоко посаженными, кажется, серыми глазами, прямым носом. Она подумала, что же ее задело в словах этого, как она сразу назвала, “пингвина”? Ей показалось оскорбительно точным, что “…она — “неликвид”, и “потасканная неудачница”. Может, так все мужчины и смотрят на нее, и только притворяются, здороваясь в библиотеке или подъезде дома, и вообще все эти годы в Москве? Может быть, они только болтают, что ищут какую-то свою половинку, “а этот, обосранный пингвиненок, вот так прямо и написал правду, прячась за свои золотые стулья”?

— Вон, все из класса! Быстрее! Еще быстрее. Тулупова, останься….

Последний ученик прикрыл дверь.

— Иди сюда. Ближе. Ты знаешь, что мне ни в чем нельзя отказывать, ты знаешь почему, знаешь? Я тебя спрашиваю…

— Потому что вы единственный оставшийся партизан в нашем Червонопартизанске.

— Нет. Не потому, а потому, что я единственный красный партизан, не бендеровец, а красный партизан в Червонопартизанске. У меня все должны учиться на четыре и пять. Только. И отказывать мне ни в чем нельзя. Понятно почему?…