Деревенский дурачок - Патрик Рамбо

— Может, у него осложнение после гриппа? — предположила Марианна.

— Если долго держалась высокая температура, бредовые состояния возможны, — согласился Мансар.

— Как мне убедить вас, что я не брежу?

— Убедимся, когда увидим твои фантомы собственными глазами.

Тут Мансар рассказал нам об одном итальянце, хозяине ресторанчика, у которого умерла мать. Он думал о ней постоянно — днем, пока хлопотал, жарил кур, обслуживал посетителей, ночью видел ее во сне. Как-то раз народу было особенно много, итальянец поспешил в кладовую за хлебом. Тут его насторожил странный шум; он прислушался; звук доносился сверху из спальни покойной матери. Кто посмел туда войти? Он запрещал переступать порог ее комнаты, следил, чтобы каждая мелочь оставалась на прежнем месте. Итальянец прокрался наверх, осторожно ступая, так что не скрипнула ни одна ступенька. Надеясь захватить вора врасплох, он тихо отодвинул щеколду, распахнул дверь настежь… И в ужасе застыл на пороге. На постели завернутая в простыни ворочалась и бормотала его мать, крошечная, сморщенная, в огромном ночном чепце. Обезумев от страха, итальянец буквально скатился с лестницы и с воплем вбежал в зал, полный посетителей. Его обступили, усадили, стали успокаивать, расспрашивать.

— Там в постели лежит моя умершая мама! Я сразу узнал ее, — наконец выдавил он. Его помощники поспешили наверх и вернулись перепуганные насмерть.

— И вправду хозяйка! — божились они.

Обедавший в ресторане священник поспешно освятил графин с водой и вместе с несколькими смельчаками отправился изгонять нечистую силу. Они приблизились к кровати; там действительно корчилась и дьявольски гримасничала морщинистая старушонка.

— Изыди, сатана! — возопил священник и окатил привидение святой водой.

Мокрое привидение зарычало, внезапно накинулось на священника и вцепилось зубами ему в ухо. Все в дикой панике бросились прочь, давя друг друга. Тут с привидения свалился чепец. Оказалось, что это обезьяна забралась в постель умершей хозяйки и нацепила на себя ее одежду.

Ясное дело, Мансар отнесся к моим словам скептически, такова уж его профессия, но ему не удалось переубедить меня своей сказочкой. Что общего между невольно обманувшим всех итальянцем и мной, с моими недавними переживаниями?

Сон не принес мне облегчения. Дневные страхи лишь разрастались в темноте и тишине. Ночью всегда оживают кошмары, тревоги и боли. Я представлял себе все явственнее девушку с хвостом, пуделя, газету. Ворочался в постели с боку на бок, не смыкая глаз, так что Марианна с недовольным бормотанием толкала меня локтем, чтоб я не мешал ей спать. В конце концов я встал, постаравшись не разбудить ее, хотя едва ли преуспел — налетел в потемках на стул, на который с вечера повесил джинсы. Марианна выругала меня сквозь сон. Я вышел, громко скрипнув дверью. В коридоре настороженно вглядывался во тьму и прислушивался, но различал лишь шорох своих шагов — ничего подозрительного не обнаружил. Мне хотелось спокойно поразмышлять одному в гостиной.

До 1917 года наш дом в центре Парижа был гостиницей, в которой по преимуществу останавливались русские. На каждом этаже вместо квартир были номера, и в узкий нелепый коридор выходили многочисленные двери. Трубы с тех пор, похоже, ни разу не меняли, во всяком случае, над каждым краном в подвале по-прежнему стоит отметка, к какому номеру он относится. Я часто пытался представить, что за люди жили здесь до нас, открывали наши окна, спали в нашей спальне. Сколько туг было расставаний, радостных встреч, ссор, разрывов, праздников! Сколько комедий и драм помнят эти стены! Душа дома поныне прячется в уголках, за батареями, в сплетении электрических проводов. Возможно, облокотившись о подоконник, какая-нибудь московская княжна или подруга Распутина наблюдала, как едут внизу экипажи, прохаживается полицейский, фонарщик гасит огни. О чем беседовали между собой постояльцы? Возможно, о присоединении к Австро-Венгрии Боснии и Герцеговины, о юбке-брюках, изобретенной Полем Пуаре, о чудном басе Шаляпина, о забастовке официантов парижских кафе, требующих себе права на ношение усов. А что видели из этих окон люди в двадцатых, тридцатых, сороковых годах? Что отражали зеркала над каминами? Теперь бессонница привела ко мне из прошлого целую вереницу прежних обитателей этой комнаты, не только недавнюю девушку в белых носочках, но и юную петербургскую барышню, и пожилого толстовца. В мою фарфоровую зеленую пепельницу, привезенную из Шанхая, стряхивал пепел с золотистой сигары кто-то похожий на Сунь Ятсена. Нет, пора остановиться! Воображение разыгралось, все эпохи перепутались. Путаницы прибавлял и мой книжный шкаф — чего в нем только не было! Роман в твердой обложке, и на форзаце карандашом написано имя бывшего владельца: «Морис Перрюшо, 1924 год». Кто он такой? Как выглядел? Он читал до меня эту книгу, листал вот эти страницы. Понравился ли ему роман? Книги, наверное, попали к букинисту после его смерти, но от чего умер Перрюшо, когда умер? Я взял с полки несколько томов, весьма подходящих для моего воспаленного воображения: какие-то рассказы о магнетизме и видениях, «Смерть и ее отношение к неразрушимости нашего внутреннего существа» Шопенгауэра, лекции об эфирных телах, которые читал в Лондоне и Аделаиде Конан Дойл, когда увлекался спиритизмом. На рассвете у меня начали слипаться глаза, а тем временем улица ожила. Было слышно, как перед нашим домом остановился грузовик, люди внизу шумели, переговаривались. Чтобы отвлечься от мрачных размышлений, я высунулся в окно. И похолодел.

Деревья, два года назад украсившие нашу пешеходную улицу, — ярко-зеленые пушистые метелки, не менявшие цвет даже зимой, — вдруг исчезли. Мостовая вместо серых мраморных плиток вновь оделась скучным асфальтом. Посреди улицы стоял грузовик, и из кузова здоровенный детина подавал другим грузчикам огромные мешки, а те взваливали их на плечи и тащили в магазин, я отчетливо различил вывеску: «Тирвейо, оптовая продажа картофеля». Но позвольте, магазина уже лет пять как не существует, вместо него открыли вполне современное интернет-кафе.

Мне нужно срочно хоть кому-то показать очередной мираж. В страшном возбуждении я помчался в спальню и стал трясти Марианну за плечо: «Вставай! Пошли скорее!» Недовольная, сонная, она в конце концов поднялась. Я зажег лампу. Свет ослепил ее, она зажмурилась.

— Который час?

— Не знаю! Начало шестого!

— Ты в своем уме?

— Вот это мы сейчас и выясним. Пожалуйста, идем скорей!

Спустив с кровати ноги, она нашарила черные бархатные тапочки, сшитые на скорую руку в ателье «Kowloon» и начавшие разлезаться, натянула майку и неохотно последовала за мной в гостиную.

— Марианна, посмотри в окно.

— Смотрю. И что?

— А ты помнишь, что было на месте интернет-кафе?

— Картошкой торговали, позабыл, что ли?

— А теперь скажи, что ты там видишь?

— Интернет-кафе.

— А грузовик?

— Какой еще грузовик?

Я рухнул в кресло. Марианна потянулась и зевнула: «От переутомления ты стал такой утомительный…» Она вернулась в спальню и меня потащила за собой. Я решил больше не выглядывать в окно и забрался под одеяло.