Южный крест - Валерий Дмитриевич Поволяев

Впрочем, Геннадий знал, что там находится: губернское начальство создало совместно с чилийцами не только компанию по ловле омаров и ракушек, но и предприятие по разведке различных месторождений — металлов, камней, нефти и вообще всего приятного, что способно ласкать слух и наполнять карманы золотым звоном.

Камни в Чили водились, например, очень знатные, таких Геннадий, изрядно помотавшись по миру, не встречал больше нигде. Это были очень дорогие камни…

У трапа его встретил Баша — водолаз-инструктор, как всегда веселый, словно после двух бокалов шампанского, с искрящимся взглядом и накачанными до железной твердости мышцами — не человек, а машина. Впрочем, машина одушевленная, что было очень важно.

— Ну, Толя, как наши пирожки ведут себя на широкой железной сковородке?

— Греются. Принимают солнечные ванны. — Баша сделал рукой замысловатое движение, словно бы что-то нарисовал в воздухе. — Мы с Толканевым только что крепеж проверили, все тип-топ, Алексаныч. Можно плыть не только в Чили, но и дальше.

А дальше что было? Только Антарктида, и плыть туда им совсем не нужно, вот ведь как.

Тут нарисовался и Толканев, капитан одного из трех катеров, находящихся на штормовом крепеже, — даже если рефрижератор перевернется вверх килем и покажет солнцу обросшую ракушками задницу (не дай бог, конечно), то катера с палубы не сорвутся: крепеж держит их крепко.

Лица и у Баши, и у Толканева были довольные, и это понятно: им надоело жить в нищете ельцинского времени и ругать Гайдара с Чубайсом, надоело оправдываться перед собственными семьями, — в безденежье виноват ведь бывает только один человек в доме: глава семейства, отец, но вот сейчас, когда наклюнулась нормальная работа и зарплата должна быть нормальная, все должно сложиться по-другому… Все переменится…

Хоть и доверял Геннадий своим товарищам, но имел привычку все осматривать сам, лично, крепеж проверил целиком до последнего узла и самой завалящей гайки, и остался доволен. Сказал своим помощникам:

— Проверять придется каждый день. — Следом добавил с неожиданным смехом: — Очень уж кучеряво мы поплывем в этот раз: верхом на спине рефрижератора… Я так никогда не плавал — не доводилось. А вам?

Баша отрицательно покачал головой:

— И мне не доводилось.

Толканев сделал отрицательный жест — развел руки в стороны:

— Такое случается раз в жизни. Так что считай — случилось! — Потом усмехнулся и добавил: — Это фиг-катание какое-то! На что только не пойдешь, чтобы заработать немного денег и хоть что-то принести в дом — ну хотя бы горбушку свежего хлеба…

Да-а, положение у всего Владивостока было такое, что гордиться можно было только одним — длиною очередей за хлебом и селедкой в магазинах, да за бензином на заправочных колонках.

— Ладно, не будем засорять своим внешним видом здешнюю природу — пора отплывать… Сколько там осталось до стартового момента? — Геннадий глянул на потрепанную, побывавшую в водах разных морей "сейку" — наручные часы.

До прощального гудка оставалось два часа тридцать минут.

4

У водолазных ботов были только капитаны и один механик, общий на все катера, команды Геннадий планировал набрать на месте, в Чили, — везти из Владивостока ребят, которым надлежало протирать мокрой тряпкой палубу или подкрашивать ободранную волнами рубку, кормить голодного кота, который обязательно появится в их маленькой флотилии, и штопать носки боцману, было бы слишком жирно, поэтому "чилийский вариант" был признан единственно возможным.

С Толканевым в просторной гостевой каюте разместился еще один капитан — Иван Охапкин, неунывающий мастер весело жить и радовать людей, большой умелец по части разных поделок: из куска свежего хлеба мог слепить статую Петра Первого, обычную банку из-под кока-колы превратить в громкоговоритель, из пары пивных пробок смастерить роскошные запонки с вставленными в них красными стекляшками, не отличающимися от рубинов, а из деревянной ложки — балалайку. Умел хорошо петь.

— Скажи-ка, дядя, ведь недаром, страна, спаленная Гайдаром, французам отдана, — лихо пропел он, едва ступив на палубу рефрижератора, потом отбил чечетку, прошелся ладонями по коленям, икрам и ступням…

Веселый человек, капитан дальнего плавания Охап-кин, с таким скучно не будет… Впрочем, скучно не будет, если они заработают нормальные деньги, а вот коли не удастся заработать, тогда все-таки будет скучно…

Сочетание слов "капитан дальнего плавания" звучит гордо и романтично, каждый, кто слышит его, видит перед собою (в мыслях, естественно) белый пароход с высокой надстройкой, похожей на многоэтажный дом, большую трубу с цветной полосой, украшенные яркими искрами морские барханы, загорелого капитана в кипенно-снежной форме с золотым шитьем, залитую солнцем палубу, красивых женщин, с вожделением посматривающих на него. Ведь перед ними сам бог — капитан дальнего плавания…

На самом же деле это не так. Все три командира водолазных катеров имели дипломы капитанов дальнего плавания, но в далеких южных водах им придется вкалывать, как кочегарам на самоходных баржах времен Великой Отечественной войны; не будут они видеть ни сна, ни отдыха, в работе забудут даже, как их зовут.

Ельцинское время обратило их в обычных поденщиков, в работяг, готовых променять рукоятки штурвала на совковую лопату или кайло добытчика горного хрусталя, лишь бы заработать немного денег на хлеб, ведь семьи-то их голодают… А дипломы с торжественными и очень звучными словами "капитан дальнего плавания" — это обычный пшик, профанация, не стоящая ныне даже конфетной обертки. Лишь запах теплый, романтичный висит от диплома в воздухе. Запах южный, никому не нужный. И весельчак Иван Охапкин это хорошо знал.

Как знал и то, что люди, загнавшие страну в навозную кучу, когда-нибудь ответят за это. Если не перед другими людьми, то перед Богом. Геннадий Москалев это тоже знал и в то, что справедливое правосудие свершится, верил. Он вообще считал, что ельцинская пора, как и время предыдущего правителя страны Горбачева, будет предано проклятию. Люди это сделают обязательно…

— Ну как, Алексаныч, — прищурив один глаз, спросил Охапкин, — что говорит внутренний голос? Как дела? Где находится большая часовая стрелка, что показывает? Это? — Он вздернул вверх большой палец. — Приплясывает от избытка сил на цифре двенадцать? Или вот тут находится, на троечке? — Охапкин развернул палец параллельно земле. — А? Владивостокское время — пятнадцать ноль-ноль? Либо… — Иван смешно шмыгнул носом, подкрутил свои пшеничные усы и скорчил "великосветскую" физиономию, только с физиономией этой стал походить на старичка с вялым взглядом жареной наваги, ткнул пальцем вниз, себе в ноги. — Либо завис на шестерке? А?

Хорошо иметь легкую натуру, какую имеет Иван Охапкин, темных дней в жизни таких людей бывает много меньше, чем у других, и вообще меньше, чем нарисовано на календаре. Геннадий вздохнул — до сих пор перед