Ужас крыльев величавых - Элизабет Бир

хотела задать. — Почему ты до сих пор меня не удочерила?

Она вздрагивает, словно я ткнула в нее вилкой.

— Потому что я думала… — она запинается, мотает головой и разводит руками.

Я киваю. Мне и так известен ответ. Потому что мои лекарства оплачивает государство. Потому что она думала, что я столько не проживу.

Мы все не должны были прожить так долго. Все инфицированные дети. Два года, может, пять. СПИД убивает детей быстро, потому что их иммунная система еще недоразвита. Но лекарства стали лучше, и мы стали жить дольше. Теперь мы можем жить хоть вечно… Почти вечно. Сорок лет, пятьдесят.

Я все равно умираю, только медленно. Если бы процесс шел быстрее, мне не о чем было бы беспокоиться. А так мне приходится раздумывать о том, как жить дальше и чем заниматься в будущем.

Я дотрагиваюсь пальцами до мягкого жирового купола на шее и жму на него, пока он не проминается. Мне кажется, что на нем должны оставаться вмятины от пальцев, как на пластилине, но когда я отнимаю руку, горб как ни в чем не бывало принимает прежнюю форму.

Мне не хочется идти в колледж лишь потому, что кто-то меня пожалел. Жалость мне не нужна.

На следующий день я иду поговорить с гарпией. Встаю рано, быстро умываюсь, натягиваю леггинсы, юбку, блузку и свитер. Сегодня после школы мне не нужно на работу, поэтому я оставляю униформу на вешалке за дверью.

Стоит мне выйти, как я слышу собачий лай. Громкий лай множества собак, доносящийся из переулка. И шипение. Так, словно самая большая и злая кошка, может шипеть только гарпия.

Кругом валяется мусор и хлам, но нет ничего, что можно использовать в драке. Я хватаю несколько кусков льда. Мои школьные ботинки скользят на заледеневшем асфальте, и я падаю. Леггинсы рвутся.

В переулке темно, но мрак не кромешный, а городской. Мне хорошо видно собак. Их три, они подпрыгивают на задних ногах, стремясь забраться в мусорный контейнер. Одна псина светлая, на ее шкуре отчетливо видны следы былых драк. Две другие — темные.

Гарпия склоняется с края контейнера, расправив крылья, будто мультяшная орлица, и пытается клевать собак.

Глупое создание не понимает, что без клюва это вряд ли получится. Я швыряю ледяной осколок в светлую собаку, самую крупную из трех. Она скулит. И тут гарпия изливает на собак поток рвоты. На всех трех сразу.

Боже, какая вонь!

Полагаю, что в конечном итоге клюв гарпии не нужен. Собаки мгновенно перестают рычать и скалиться, и убегают, скуля и поджав хвосты. Я скидываю с плеча рюкзак и хватаю за одну лямку рукой, в которой нет льда.

Рюкзак тяжелый, им можно больно ударить, но я не успеваю стукнуть собаку прежде, чем та на полном ходу врезается в меня. Рвота гарпии попадает мне на ногу, и жжется как кипяток даже сквозь леггинсы. Я едва удерживаюсь, чтобы не схватиться за место ожога. Измазать в рвоте еще и рукавицу, а заодно обжечь руку — просто отличная идея. Вместо этого я принимаюсь тереть обожженное место грязным куском льда, одновременно ковыляя к гарпии.

Услышав мои шаги, гарпия шипит, таращась на меня горящими, будто зеленые факелы, глазами. Узнав меня, она успокаивается. Складывает крылья — аккуратно, словно монашка, поправляющая юбки прежде чем сесть на скамейку — и обращает на меня уже привычный тусклый взгляд.

— Потри ногу снегом, — говорит гарпия. — Или хорошенько промой водой. Жжение должно ослабнуть.

— Это же кислота!

— Учитывая, что мы едим, — отвечает гарпия, — чем еще, по-твоему, это могло быть?

Мне не хватает находчивости, чтобы придумать умный ответ, и вместо этого я спрашиваю:

— Ты можешь летать?

Вместо ответа гарпия вновь расправляет бронзовые крылья. Их размах — от одного края контейнера до другого, и даже чуть больше.

— По-твоему, с такими крыльями летать невозможно? — спрашивает гарпия.

И почему она всегда отвечает вопросами на вопросы? Так обычно делают маленькие дети, и меня это бесит.

— Вовсе нет, — говорю я. — Но я ни разу не видела тебя в полете. Ни разу.

Гарпия осторожно складывает крылья.

— В моем царстве нет ветра. Но сейчас я легка, я пуста. Если бы ветер поднялся, если бы я могла забраться выше…

Я опускаю рюкзак у мусорного контейнера. На него тоже попала рвота гарпии, и надевать его я не собираюсь.

— А если я тебя подниму?

Крылья гарпии едва заметно вздрагивают, словно она опять хочет их расправить. Но она отступает и щурится, подозрительно улыбаясь мне кривозубым ртом.

— А что тебе с этого?

— Мы же подруги, — отвечаю я.

Гарпия смотрит на меня прямо, по-человечески, а не по-птичьи. Она долго молчит, и мне начинает казаться, что она хочет, чтобы я ушла, но за мгновение до того, как я уже готова развернуться и зашагать прочь, она кивает.

— Отнеси меня на пожарную лестницу, — говорит гарпия.

Я забираюсь на мусорный контейнер и взваливаю гарпию на плечи, чтобы отнести на пожарную лестницу. Гарпия тяжелая, спору нет, особенно когда я поднимаю ее над головой, чтобы перебраться через перила. Чтобы ухватиться за лестницу, мне приходится подпрыгнуть и раскачаться, как на трапеции на уроке физкультуры.

Леггинсам конец. Нужно будет придумать разумное оправдание для мамы Элис. Что-нибудь, что не будет откровенной ложью.

Наконец мы добираемся до платформы. Я приседаю, и тяжелая, вонючая гарпия выпрямляется, цепляясь за мои плечи поломанными, грязными когтями. Даже думать не хочу, чем она может меня заразить, если поцарапает. Здравствуй больница, капельница, антибиотики и прочие приятные вещи. Но гарпии удается балансировать на мне так, словно она всю жизнь этим занималась, и ее большие чешуйчатые пальцы проминают жировую прослойку, не пронзая кожу.

Я хватаюсь обеими руками и подтягиваюсь к пожарному выходу. Это тяжело, даже несмотря на то, что мой рюкзак остался внизу. Гарпия весит значительно больше рюкзака и, кажется, с каждым шагом становится все тяжелее. Моя задача усложняется тем, что мне приходится балансировать на цыпочках, чтобы не перебудить весь дом.

После каждого пролета я останавливаюсь перевести дух, но, когда мы добираемся до верха, мои лодыжки трясутся, как выхлопные трубы у «харлей-дэвидсона». Я представляю, что и шума от меня столько же, и смеюсь. То есть, тихо хихикаю — смеяться в полный голос нет сил. Я переваливаюсь через последние перила, и гарпия спрыгивает.

— Достаточно высоко?

Гарпия даже не смотрит на меня. Она глядит на темную, пустынную улицу, и расправляет крылья. Гарпия права: я одинока. Всегда была и всегда буду одинока.

Теперь