Миг счастья ускользающий - Татьяна Александровна Бочарова

час за часом отобразить биографию Аполлинария, дать характеристику каждому из его уникальных произведений, сделав это в легкой и доступной для неискушенного читателя форме.

Особенно актуальным это стало теперь, когда, как и пророчествовал Виктор, на особняк положил глаз кто-то из местных фирмачей, музею грозит ликвидация, а всех сотрудников спешным порядком отправили в принудительный отпуск.

Лена вспомнила сморщенное, точно от зубной боли, лицо Семена Ильича в тот момент, когда он сообщал сотрудникам жуткое известие, и вздохнула. Неужели им суждено потерять здание? Лучше уж не думать об этом, надеяться, что все обойдется. На прошлой неделе коллектив написал письмо в мэрию с просьбой не уничтожать уникальный памятник старины. Ответ должен прийти со дня на день, может быть, уже пришел. Нужно будет позвонить Тамаре – она всегда в курсе дел…

…Троллейбус плавно затормозил. Лена поспешно поднялась и вышла.

До дому от остановки было рукой подать, но ей почему-то показалось, что прошла целая вечность, пока она наконец очутилась у дверей своей квартиры. «Жара», – в который раз за сегодняшний день мелькнуло в голове.

В прихожей было душно, приторно пахло духами, нечаянно разлитыми перед отъездом на вокзал.

Лена скинула тесные босоножки и с наслаждением прошлепала босиком по прохладным кафельным плиткам в кухню. Настежь распахнула холодильник, достала нераспечатанный пакет молока, аккуратно срезала ножом уголок.

Боже, как хорошо! Теперь в душ и за работу.

Через полчаса она уже сидела в спальне за столом. На ней был коротенький атласный халатик без рукавов, мокрые волосы укутывал тюрбан из полотенца. Рядом с компьютером стоял все тот же, заметно похудевший, пакет с молоком.

Лена сосредоточенно поглядывала на экран, пальцы деловито бегали по клавишам. Она твердо решила, что не встанет с места, пока не закончит главу.

Собственно, Лена давным-давно знала каждое слово в этой главе. Иногда, возвращаясь вечером с работы или идя из магазина, она полушепотом декламировала текст, который нужно впоследствии перенести на экран компьютера. Получалось красиво, логично и стройно – Лена даже удивлялась той легкости, с которой возникают у нее в голове предложения и фразы.

Однако стоило ей добраться до дому и сесть за стол, на нее точно ступор находил. Все придуманное тут же напрочь улетучивалось из памяти, оставались лишь сухие, скучные и корявые обрывки недавнего литературного великолепия.

Лена мучилась, кусала губы, безжалостно стирала абзац за абзацем, пока наконец в комнату не заглядывали Виктор или девчонки с какой-нибудь просьбой. Тогда она с чистой совестью закрывала файл и шла заниматься хозяйством, так и не завершив злополучной главы.

Увы, сегодняшний вечер не стал исключением, несмотря на то что отвлекать Лену было абсолютно некому – в пустой квартире царила мертвая тишина.

Все же Лена со страшным скрипом вытянула из себя с десяток страниц. Она просидела за компьютером три с половиной часа, пока не почувствовала себя полностью обескровленной, уставшей до предела.

Молочный пакет на столе сиротливо скукожился, за окном начало темнеть. Лена потянулась, разминая затекшую спину и плечи, на минутку прикрыла глаза и тут же услышала резкий телефонный звонок.

«Томка, наверное, – вяло решила она, – а может быть, девчонки. Хотя нет, звонок явно не междугородний».

Лена тяжело поднялась, вышла в прихожую, где висел аппарат, взяла трубку.

– Ленусик, это я!

Это действительно была Тамара, и Лена вспомнила, что сама намеревалась позвонить ей, как только освободится.

– Привет. Как дела? Что-нибудь выяснилось насчет письма?

– Пока ничего. Ты-то как? Проводила Витюшу?

– Да.

– Все в порядке?

– Вроде бы. – Лена покосилась на приоткрытую дверь в спальню.

– А чем занимаешься? Небось наслаждаешься полной свободой, ловишь кайф? – Томка захохотала.

Лена невольно улыбнулась.

– Почти. Пытаюсь продолжить книгу.

– Ну и как успехи? – полюбопытствовала Тамара.

– Кажется, оставляют желать лучшего, – честно призналась она.

– Пора тебе уже завершить свой труд. У меня руки чешутся его отредактировать.

– Шустрая какая, – засмеялась Лена. – Я еще только на середине. – Она немного помолчала и добавила серьезно: – Если честно, Том, белиберда какая-то выходит.

– Почему белиберда? – удивилась та.

– Сама не знаю. – Лена тяжело вздохнула. – Настроение поганое. В голове ни одной умной мысли.

В трубке на пару мгновений повисла тишина. Затем Томка неуверенно предположила:

– Может, ты это… по Виктору скучаешь? Ну, переживаешь, что он уехал без тебя?

– Да что ты! Я же сама отказалась. Специально, чтобы писать. И потом, он же не первый раз уезжает, я давно к этому привыкла.

– Тогда не знаю, – недовольно произнесла Тамара, – но советую с книгой не тянуть. Кажется, это скоро будет единственным, что останется от Феофанова.

Лена почувствовала, как болезненно сжалось сердце.

– Ты шутишь? Неужели все так плохо?

– Ой, не знаю. – Голос подруги дрогнул. – Я сегодня Семену Ильичу звонила, тот абсолютно никакой. Давление поднялось, еле говорит. Кто-то из знакомых чиновников ему сообщил, что, дескать, дело уже проиграно – все бумаги давно подписаны, а бабки уплачены.

– Но ведь официального ответа нет, – не сдавалась Лена.

– Ну нет, – с неохотой согласилась Томка, – только вот предчувствия у меня самые что ни на есть мрачные.

– Ладно, – решительно проговорила Лена, – не будем о предчувствиях. Пойду я, Том, у меня компьютер включен. Может, нацежу еще пару страничек.

– Иди, цеди, – разрешила Тамара, – завтра утром созвонимся.

– Целую. – Лена положила трубку, прошла в комнату, снова уселась за стол. Прокрутила вновь написанные страницы в обратном порядке. Устроилась поудобней и впилась взглядом в экран.

«…В восемнадцать лет к Аполлинарию пришла первая любовь. Ее звали Грушенька, Аграфена Петровна Лушникова. Она была дочерью Петра Павловича Лушникова, полковника гвардии. Феофанов в ту пору только поступил в университет, а параллельно с этим увлекался живописью, писал портреты знакомых и приятелей. Работы его отличались удивительной точностью, как-то незаметно пошла слава о нем как о хорошем портретисте. Родители Грушеньки попросили Аполлинария нарисовать их дочь.

Двадцатиоднолетняя Аграфена слыла записной московской красавицей, на балах, по-тогдашнему ассамблеях, у нее от кавалеров отбоя не было. Темные вьющиеся волосы, черные как ночь глаза, яркий рот, атласно-белая кожа. Аполлинарий увидел ее и обомлел. Потом, когда первый сеанс был окончен, он писал в своем дневнике: «Ангел снизошел ко мне… Нет. Сие есть диавол, ибо предчувствую гибельность нашей встречи. Разбьет сердце, власно сосуд хрупкий, безделушку пустую. Огнь сжигает главу, за окном ночь, но жду рассвета зело, понеже о н а придет. Имя ей – дурман, облик – божествен. Ей отныне вельми принадлежит живот мой».

Грушенька быстро поняла, что юный живописец влюбился в нее до самозабвения. Его чувства были ей забавны – Аполлинарий не отличался ни красотой, ни сложением, был нескладный и робкий,