Прощание с первой красавицей - Диана Бош

В тот день, кроме Гали Молочковой, со мной больше никто не заговорил. И если бы не она, я бы точно почувствовала себя аутсайдером. Но Галя была по-прежнему дружелюбна и мила и совершенно не обращала внимания на поведение своих коллег.

На следующий день я собиралась на работу, как на каторгу. В какой-то момент удушливой волной накатила злость, и мне мучительно захотелось плюнуть на все и вернуться в уютный мирок моих прежних коллег.

— Даже и не думай! — заявил вдруг Иван. И добавил в ответ на мой немой вопрос: — У тебя на лице все написано. Нельзя всю жизнь засовывать голову в песок, надо уметь отвоевывать место под солнцем!

Я вздохнула и поплелась «воевать». Все повторилось в точности, как в первый день, с тем лишь отличием, что теперь меня никто не окидывал ехидным взглядом — меня вообще не замечали. Кое-как дотянув до перерыва, я выскочила из кабинета и понеслась по коридору, ища место, где можно было бы перевести дух. Сначала мне показалось, что коридор свернул в тупичок, но когда глаза привыкли к темноте, я разглядела небольшую черную дверь.

За дверью оказался залитый солнцем сад. Старый и запущенный — с разросшимися кустами сирени, узенькими дорожками, давным-давно замощенными камнем, сквозь прорехи в котором весело лезла трава; с фруктовыми деревьями, покрытыми наростами и мхом; с беседкой, когда-то выкрашенной в белый цвет, а ныне стыдливо прикрывшейся диким виноградом, — он рождал мысли о романтических встречах, свиданиях украдкой и страстных прощальных поцелуях. Наверное, в таких вот беседках принято читать стихи, вдохновенно откинув волосы со лба.

Я прислушалась, и в шелесте листьев мне померещились слова. Кто-то слегка хрипловатым голосом читал Гумилева:

Или, бунт на борту обнаружив,

Из-за пояса рвет пистолет,

Так, что сыплется золото с кружев,

С розоватых брабантских манжет.

И тут же другой, молодой и звонкий голос, продолжил:

Монастырского леса озера,

Переполненные голубым,

Говорят: нет лазурнее взора,

Как у тех, кто влюблен и любим…

Я вздрогнула и пошла вперед, стараясь избавиться от наваждения. Мне нравились эти стихи, но, с другой стороны, мне нравились и другие. Почему же почудились именно эти? В общем, мне померещилось что-то грустное, сродни мрачному предсказанию.

В нескольких шагах от беседки, за поворотом, прикрытым мощной туей, прятался обрыв. Оттуда открывался изумительный вид на море — с белым парусником вдали и мелкими барашками волн. Залюбовавшись, я не заметила, как грусть исчезла, уступив место умиротворенной отрешенности, и оттого вздрогнула, когда за моей спиной раздался голос:

— Это вас я сегодня видел во сне? Разрешите представиться: Яковлев Игорь Семенович.

От удивления я на мгновенье онемела. Еще бы, передо мной стоял не кто-нибудь, а Яковлев — самый известный и самый скандальный журналист города! Его статьи всегда отличались ядовитым стилем и отсутствием оглядки на авторитеты. Видимо, Яковлев нуждался в адреналине, как рыба в воде, потому что скандалы с его участием повторялись регулярно. Периодически его за разоблачительные статьи били, но, едва залечив раны, он с воодушевлением принимался за старое.

Кроме бойкого пера, отличительными признаками Яковлева были элегантность и совершенно несовременная галантность. Дамам он целовал ручки, по праздникам всему женскому коллективу дарил цветы, открывал перед женщинами дверцу и подавал руку, помогая выйти из автомобиля.

Сейчас от него пахло умопомрачительным французским парфюмом, а одет он был в костюм оттенка жженого кофе, который потрясающе шел к его коньячно-карим глазам.

Пауза затягивалась, и Яковлев повторил вопрос, улыбаясь одними глазами:

— Как вас зовут, прелестное дитя?

— Ди-ана… — Я споткнулась на первом слоге и поперхнулась на втором.

— О, богиня Луны! — как ни в чем не бывало, будто не замечая моего смущения, продолжал он. — Изысканный симбиоз девственности и страсти, богиня-охотница, обольщающая и покоряющая мужчин.

Я уже пришла в себя и поэтому довольно эмоционально возмутилась:

— Почему же обольщающая? В ваших устах это прозвучало… почти как «развращающая». Насколько я знаю, Диана — богиня-девственница!

Яковлев рассмеялся:

— Душа моя, я не хотел сказать ничего неприятного. Просто многие не знают, что девственность в давние времена вовсе не означала то, что означает сейчас.

— Да? И что же она, интересно, означала?

— Только лишь то, что девушка была не замужем. Между прочим, слова «Дева родила» следует понимать точно так же.

— Вы меня совсем запутали. Как — «точно так же»?

— А так, что ребенок появился у незамужней, только и всего, — опять рассмеялся Яковлев. — Предлагаю сразу перейти на «ты». Принимается?

— Принимается, — кивнула я.

— Я вижу, ты грустишь в одиночестве, а мне это так близко, так знакомо. Сам совсем недавно сюда перешел, — добавил он, заметив мой непонимающий взгляд. — Здешний народ тяжело идет на сближение. Вот, собрался кофе попить, не составишь компанию? Могу показать уютный бар. Кухня скромная, ничего особенного, но кофе довольно приличный и горячие бутерброды очень даже ничего. Ну, так как?

— С удовольствием, — оживилась я.

Мы вышли на улицу и, немного потолкавшись в толпе, свернули в какую-то темную подворотню. Если бы я бродила сама, ни в жизнь бы не догадалась, что там может быть расположен бар. Назывался он незамысловато — «Тройка».

«Ага, семерка и туз», — мысленно продолжила я, вопреки словарному ряду представляя птицу-тройку из Гоголя.

— Почему — «Тройка»? — я решилась нарушить молчание: за весь путь от редакции Яковлев не проронил ни слова.

— Да Анатолий Кузьмич его знает! Народ зовет бар просто — «Трояк».

— Кто это — Анатолий Кузьмич?

— Хозяин.

— Неудачное расположение, наверняка бар полупустой, — поделилась я своими сомнениями.

Яковлев улыбнулся и, открыв дверь, молча пропустил меня вперед. Я вошла и, остолбенев, замерла на пороге. Зал был полон.

Наше появление не только не осталось незамеченным, но вызвало всеобщее оживление. Присутствующие замолчали и оценивающе уставились на меня.

— Салют самой красивой посетительнице нашего бара! — поднял приветственно руку бармен, парень с перебитым носом и крепкой челюстью профессионального боксера.

— Божественная, — Яковлев согнул локоть, — можешь опереться на меня.

«Очень кстати», — подумала я, старательно делая вид, что мне такое внимание привычно.

К счастью, мое одеревеневшее тело быстро пришло в себя, и я довольно сносно прошла между столиками. Игорь Семенович беспрестанно пожимал протянутые руки, здороваясь, раскланивался и целовал дамские пальчики под благосклонными улыбками их обладательниц. На меня же пленительные создания смотрели с плохо скрываемой неприязнью. «Ну, вот, — уныло думала я, — нажила себе врагов, сама того не желая. Прям как в кино: ну, ничего ж не сделала, только вошла!»