Саша Чекалин - Василий Иванович Смирнов

в воду, выручить своего товарища и сурово наказать обидчика.

Дядя Митя, брат отца, не умеет рассказывать сказок, но его слушать всегда интересно. В годы гражданской войны был он в отряде по борьбе с бандитами и дезертирами. Когда Саша слушает дядю Митю, ему кажется, что они вместе то сидят в засаде, отстреливаясь от наседающего врага, то без устали мчатся по проселочным дорогам на лошади, гоняясь за бандитами.

Давно, очень давно все ото было. Теперь и изба у дедушки уже не та, плотники перестроили, и бороздки морщин на лице у бабушки глубже, и руки ее кажутся более жесткими, когда она гладит Сашу по голове.

— Сходили бы на огород, натаскали бы морковки, — предлагает она ребятам.

— У нас своя морква, — откликается Витюшка и деловито напоминает брату:

— Пошли домой.

Августовское солнце уже склоняется к закату, когда они возвращаются обратно. По дороге с поля идут косари в белых рубахах. Издалека Саша различает заливистый лай Тенора. Очевидно, кто-то пришел. Теперь братья мчатся домой во всю прыть.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Осенью, когда с полей убрали хлеб, отец и мать стали допоздна засиживаться на сходке или у соседей, а возвращаясь домой, говорили все об одном: «Колхоз… Колхоз…»

Разговор о колхозе Саша слышал теперь всюду, где собирались люди: на речке, у колодца, в кооперативе, у дедушки в кузнице…

Степок и Серега, как наиболее сведущие, объясняли ребятам, что у кого мало земли и скотины, те за колхоз, а кто побогаче, позажиточнее — те против.

— Мы малоземельные, мы за колхоз! — кричали они и лезли с кулаками на Егорушку и Илюшу.

— А мы воздерживаемся… Не вступаем… — оборонялись неповоротливый, медлительный Илюша и его приятель — рыженький остроносый Егорушка.

— Мы тоже за колхоз! — кричали Саша и Витюшка.

А бойкая на язык чернявая глазастая Зинка дразнила тех и других:

— Дурачки!.. Косолапики!.. Драться-то не умеете! — При этом она топала ногами, обутыми в материны ботинки, и показывала язык.

Ей несмело и застенчиво, потряхивая русыми косичками, вторила Тонька Плакса. Она всегда следовала за своей подружкой, пользуясь ее защитой.

— Давай их поколотим, — предлагал Саше решительный и драчливый Егорушка, подступая к девчонкам. Лицо у него горело от обиды.

— Да ну их! — Саша пренебрежительно махал рукой. Как бы девчонки ни дразнились, Саша редко выходил из себя. И притом он знал, как опасно связываться с ними. Поднимут такой рев, словно их режут.

— Нагулялись, гулены?.. — ворчливо осведомлялась мать, когда сыновья возвращались с улицы: Саша в старом укороченном отцовском пиджаке, а Витюшка в пальтишке, сшитом из материной юбки, оба по уши в снегу.

— Нагулялись, — сипло отвечал Саша, дуя на озябшие кулаки.

Теперь скорее к отцу на печку. Устраиваясь рядом с отцом, Саша чувствует, как снизу, сверху, с боков — отовсюду в него струится тепло. Сердито гудит, завывает ветер в трубе — кто-то, наверно, там живет, черный, мохнатый и злой. Где-то в углу стрекочет сверчок. Сколько ни искал его Саша в мшистых пазах стены, не мог найти. Умел сверчок прятаться, невидимкой звонко распевать свои песни. И днем и ночью, в любую погоду…

Зимой в избу к Чекалиным зачастили соседи, родственники. Сидели они долго, порой до первых петухов. Плавал у потолка сизый табачный дым, тускло светила над столом пятилинейная лампа, свистел ветер за стеной, и вьюга била в окна, а люди все не расходились, шумели, спорили…

Свесив черноволосую голову с печки, Саша слышал, как мать, волнуясь, размахивая руками, говорила:

— А как же нам, безлошадным… в батраки к Кувшиновым наниматься?..

— Земля наша скудная. Без побочного заработка не проживешь, — негромко, рассудительно произносил дядя Митя.

— Не проживешь… — поддакивал Тонин отец, теребя рыжеватую бородку.

— Не проживешь! — пронзительно кричал дед Пупырь, вращая водянистыми круглыми глазами. Он соглашался с каждым, кто говорил и «за» и «против».

— Подождать надо… Успеем хомут надеть!.. — выкрикивал из угла бывший торговец Авдюхин.

— Подождать… — снова кричал дед Пупырь.

Саша внимательно следил за спорящими.

«Кто же кого перекричит?..» — думал он. На стороне матери и отца большинство в избе. Саша тоже с ними. Хотя многого он еще не понимает…

— Трудно, Надя, повернуть наше крестьянство, — говорил отец, когда они оставались дома одни. — Народ в Песковатском закоренелый, упрямый, больше от города кормится, чем от земли.

— Повернется, — уверенно отвечала мать.

Распуская на ночь свои длинные темно-каштановые косы, она беспокойно ходила по избе. Подойдя к сыновьям, оправляла сползавшее на пол одеяло.

— Ты еще не спишь? — удивлялась она, видя, как блестят в темноте Сашины глаза. — Спи… тоже… колхозник мой. Сна на тебя нет. — И, словно отвечая и мужу и своим мыслям, подойдя к столу, говорила: — Разве нам без колхоза наладить свое хозяйство? Лошадь купить и то силушки не хватает.

Мельком — сон уже овладевал им — Саша слышал: отец тоже соглашался, что другого выхода пет. Ночью отец несколько раз вставал, закуривал — наверно, продолжал думать о колхозе.

…Вскоре — было это весной 1930 года — страшное событие произошло в Песковатском.

Вечером мать пошла в сельсовет на собрание инициативной группы по организации колхоза. Когда в помещении сельсовета собрался народ, кто-то поленом сшиб с, потолка лампу, и в наступившей темноте сразу несколько голосов завопило:

— Бей их!.. Долой колхоз!..

В суматохе не растерялся только приехавший из района представитель райкома партии Калашников. Он вышиб раму, выскочил на улицу и стал стрелять, подняв тревогу.

Мать отделалась легко, испугом. Наутро стало известно, что председателя, оставшегося ночевать в помещении сельсовета, ночью зарезали, нанесли ему тридцать две ножевые раны.

В селе подозревали сына местных богатеев Кувшиновых, Кирьку Барина. Незадолго до этого он ходил пьяный по селу, в расстегнутом пиджаке из жеребячьей кожи, в хромовых сапогах и похвалялся, что скоро наступит новая жизнь… Какая — он многозначительно умалчивал.

Неспокойно было и в других деревнях.

— Надежда, береги себя, у тебя же дети, — умоляюще говорила бабушка. Ее пугала поднявшаяся народная волна, которая стремительно, как река во время ледохода, ломала весь привычный, установленный веками уклад жизни в деревне. Путало, что сноха первая вступила в колхоз, что она, словно незамужняя, участвует в хоровом кружке, выступает в спектаклях и не боится наперекор старикам подать голос на сходке.

Свекор тоже беспокоился. Вместе со средним сыном, Дмитрием, он по-прежнему работал в кузнице. И до него дошли слухи, что кулаки угрожали Надежде, хотели расправиться с ней.

Он пришел к невестке мрачный, суровый. Долго сидел, поглаживая черную жесткую бороду. Но ничего в глаза не сказал, только старшему сыну