Метеоры - Мишель Турнье

Завод, Святая Бригитта и располагавшаяся чуть ниже, напротив, по ту сторону проезжей колеи, спускающейся к пляжу Катр-Во, усадьба, где проживало большое племя Сюренов, формировали ансамбль Звенящих Камней, в принципе довольно разнородный и не имевший иных причин для образования гармоничного целого, кроме силы привычки и жизни. Дети Сюренов чувствовали себя как дома в цехах и в Святой Бригитте, и все привыкли к тому, что слабоумные бродят по заводу, смешавшись с обитателями усадьбы.

Один из них, Франц, одно время был неразлучным товарищем близнецов. Самые нежные отношения поддерживала со слабоумными и Мария-Барбара. Она, конечно, оборонялась, насколько хватало сил, против опасного и невероятно мощного зова, идущего из глубин этого болезненного, безоружного, по-животному простого стада. Сколько раз в саду или дома она чувствовала, как чьи-то губы касаются ее лежащей руки! И тогда нежным движением она гладила чью-нибудь голову, затылок, не глядя на лягушачью маску, с обожанием смотревшую на нее снизу вверх. Приходилось обороняться, сдерживать себя, потому что она знала, насколько эта нежнейшая, непреодолимая и безжалостная сила затягивала временами на холм слабоумных. Она знала об этом на примере нескольких женщин, пришедших в обитель случайно, на время, на стажировку, — из любопытства или из соображений профессионального долга, желая в качестве воспитательниц ознакомиться с методами, которые применяются к юным слабоумным. Существовал первый период привыкания, когда вновь прибывшей приходилось с трудом преодолевать отвращение, помимо воли внушаемое уродством, неуклюжестью, иногда неопрятностью этих детей, тем более обескураживающими, что, несмотря на свою ненормальность, они не были больны, а в большинстве своем даже здоровее нормальных детей, как будто природа, наслав на них достаточно испытаний, освободила их от обычных болезней. Яд тем временем действовал незаметно, и опасная, цепкая, властная жалость овладевала сердцем и разумом жертвы. Некоторые уезжали отчаянным рывком, пока еще можно было, наверно, вырваться из-под смертельного ярма и впредь поддерживать нормальные отношения с обыкновенными мужчинами и женщинами, здоровыми и независимыми. Но коварная слабость слабоумных пересиливала этот последний рывок, и, повинуясь немому, но властному призыву Святой Бригитты, они возвращались, сломленные, сознавая отныне себя пленницами навеки и все же приводя в качестве предлога новую стажировку, дополнительные исследования, планы научных работ, которые никого не вводили в заблуждение.

Женившись на Марии-Барбаре, Эдуард стал директором и главным акционером ткацкой фабрики «Звенящие камни» — бремя, которое не терпелось сложить его тестю. Однако он сильно удивился бы, если б ему сказали, что он женится по расчету, настолько для него казалось естественным совпадение выгоды и пристрастий. Предприятие, впрочем, довольно быстро оказалось источником горьких разочарований. И действительно, составлявшие производство двадцать семь ткацких станков были старинного образца, и надежда спасти предприятие заключалась только во вложении целого состояния и обновлении всего оборудования. К несчастью, кризис, переживаемый западной экономикой, усугубился подспудной и глубокой технологической мутацией, которой в то время подверглась текстильная промышленность. Речь, в частности, шла о круглых ткацких станках, они представляли собой революционное новшество, но первых пользователей подстерегали бесчисленные опасности. Эдуарда с первого взгляда покорил гренадин — одна из тканей, на которых специализировались «Звенящие камни», — шелково-шерстяная материя с узорным рельефом, легкое, светлое, струистое полотно, предназначенное исключительно для великих портных. Он влюбился в ткачих, обслуживающих этот древний жаккардовый станок, отведенный под роскошную ткань, и все свои заботы уделял именно этому производству, с малым выпуском продукции, капризным сбытом и весьма средней доходностью.

На самом деле благополучие предприятия лежало на плечах Ги Леплорека, бывшего цехового наладчика, доросшего до мастера и выполнявшего обязанности заместителя директора. Выход из трудного положения для «Звенящих камней» он нашел в антиподе гренадина, добавив к сновальным и ткацким цехам изготовление матрасных полотен в цехе на тридцать чесальщиц, чьей заслугой было использование значительной части производимого на месте тика. Но это нововведение привело к тому, что Эдуард отвернулся от предприятия, полного превратностей и ловушек, способного выжить только за счет погружения в тривиальность. Открытие матрасного цеха привело также к дополнительному найму работниц без навыков ремесла, без особой специальности, склонных к прогулам и дерзости, разительно контрастировавших с аристократическим и вышколенным контингентом сновальщиц и жаккардисток.

Именно к этому аспекту малой революции Леплорека Эдуард был наиболее чувствителен. Для этого женолюба стать хозяином предприятия, дающего работу тремстам двадцати семи женщинам, — было фактом одновременно волнующим и горьким. Вначале, в его первые отважные набеги в грохочущее и пыльное пространство цехов, его смущал скрытный интерес к собственной особе, к которому примешивались все оттенки вызова, презрения, почтения и робости. Не умея с первого взгляда восстановить женское естество в этих, одетых в серые робы и увенчанных цветными платками, фигурах, сновавших вокруг шпуль и вдоль ткацких станов, он решил, что насмешливая судьба сделала его царем роя личинок. Но взгляд его мало-помалу обогащался видом этих женщин, приходящих по утрам в цеха и уходящих оттуда вечером, теперь уже нормально одетых, иногда миловидных и почти элегантных, с лицами, оживленными болтовней или смехом, с жестами легкими, порывистыми, ловкими. С той поры он старательно распознавал в узких проходах между станками ту или иную девушку, чей силуэт ему приглянулся. Учение длилось несколько месяцев, но принесло плоды, и теперь Эдуард умел угадывать молодость, приветливость, красоту под покровом уныния и спецодежды.

Однако ему претило бы соблазнить одну из своих работниц, еще более — сделать из нее постоянную и лелеемую любовницу. У Эдуарда не было, собственно говоря, принципов, и пример собственного брата Постава укреплял его недоверие к морали, боязнь черствого пуританства, способного привести к худшим аберрациям. Но он обладал вкусом, сильнейшим чутьем того, что можно делать — даже в нарушение всех писаных правил, — не нарушая определенной гармонии, и того, чего, напротив, следует опасаться, как резкого сбоя тона. И эта гармония требовала, чтобы Звенящие Камни были наследной вотчиной семьи, а его увлечения находили свое истинное место только в Париже. И потом, работница оставалась для него существом опасным, не посещаемым, потому что это явление нарушало стройность его взглядов на женщину. Женщина вполне могла трудиться, но заниматься только домашними обязанностями, в крайнем случае, работать на ферме или в лавочке. Промышленный труд мог только извратить природу женщины. Женщина вполне может получать деньги — на дом, на украшения, на удовольствия, просто так. Еженедельная получка унижает ее. Таковы были воззрения этого милого и простого человека, спонтанно распространявшего вокруг себя атмосферу беззаботного веселья, вне которой он жить не мог. Но иногда он испытывал огромное подавляющее одиночество между своей постоянно беременной и озабоченной исключительно детьми женой и серой толпой тружениц «Звенящих камней». «Я лишь бесполезный трутень между пчелиной маткой и рабочими пчелами», — говорил он с наигранной меланхолией. И отправлялся на машине в Динан, где садился в прямой поезд на Париж.