Через реку - Джон Голсуорси

– Вот вздор! Куда ты везёшь меня, Динни?

– Я думаю, ты не прочь позавтракать у Флёр. Затем с поездом три пятьдесят отправимся в Кондафорд.

Сестры замолчали и погрузились в глубокие и безрадостные размышления друг о друге. Клер угадывала в старшей ту трудно уловимую перемену, которая происходит в человеке, когда облетает весенний цвет жизни и он учится жить дальше без него. А Динни говорила себе: "Бедная девочка! Нам обеим досталось. Что ей теперь делать? И как я могу ей помочь?"

– Какой вкусный завтрак! – объявила Клер, доев сахар, оставшийся на дне чашки. – До чего приятно в первый раз поесть на суше! Когда садишься на пароход и читаешь первое меню, прямо диву даёшься – чего в нём только нет. А потом его сводят к холодной ветчине без малого три раза в день. Вам приходилось испытывать такое разочарование?

– А как же! – ответила Флёр. – Впрочем, нам подавали кэрри – неплохое блюдо.

– Только не тогда, когда возвращаешься. Мне даже смотреть на него противно. Как идёт конференция Круглого стола?

– Заседают. Цейлон заинтересован в Индии?

– Не слишком. А Майкл?

– Мы оба заинтересованы.

Брови Клер приподнялись с очаровательной стремительностью.

– Но вы же ничего о ней не знаете!

– Видите ли, я была в Индии и одно время часто встречалась с индийскими студентами.

– Ах, эти студенты. В них вся беда. Они такие передовые, а народ страшно отсталый.

– Клер, если хочешь взглянуть на Кита и Кэт, попроси Флёр свести нас наверх, – напомнила Динни.

Сестры посетили детские и снова сели в автомобиль.

– Поражаюсь Флёр, – призналась Клер. – Она всегда точно знает, что хочет.

– Ив общем получает, хотя исключения и бывали. Я никогда не верила, что ей хотелось получить Майкла.

– Неудачный роман?

Динни кивнула. Клер посмотрела в окошечко автомобиля:

– Обычная история. Не у неё одной.

Динни ничего не ответила.

– Теперь в поездах всегда свободно, – заметила она, когда они с сестрой заняли пустое купе в вагоне третьего класса.

– Знаешь, Динни, после той жуткой истории, которую я затеяла, я побаиваюсь встречи с отцом и мамой. Честное слово, мне совершенно необходимо приискать работу.

– Да, в Кондафорде ты быстро затоскуешь.

– Не в этом дело. Мне нужно доказать, что я не круглая идиотка. Интересно, сумела бы я заведовать гостиницей? Они у нас на редкость старомодные.

– Мысль неглупая. Такое место требует напряжения, зато даёт возможность общаться с массой людей.

– Это что, насмешка?

– Нет, дорогая, просто голос здравого смысла: ты же никогда не согласишься похоронить себя в глуши.

– А как попасть на такое место?

– Ума не приложу. Кроме того, теперь людям не на что разъезжать.

Боюсь также, что заведование гостиницей требует предварительного изучения технической стороны дела. Впрочем, тебе поможет твой титул.

– Я не желаю носить его имя. Лучше буду просто миссис Клер.

– Понятно. Тебе не кажется, что мне следовало бы знать обо всём несколько подробнее?

Клер помолчала и вдруг выпалила:

– Он – садист.

Динни посмотрела на запылавшее лицо сестры и созналась:

– Никогда не понимала толком, что это такое.

– Человек, который ищет сильных ощущений, причиняя боль тому, кто их доставляет. Жена – самый удобный объект.

– Родная моя!..

– Всякое бывало. Мой хлыст для верховой езды – это уж последняя капля.

– Неужели он?.. – в ужасе вскрикнула Динни.

– Да.

Динни пересела на скамейку сестры и обняла Клер:

– Дорогая, ты должна освободиться!

– Как? Доказательств-то нет. И, кроме того, не выставлять же напоказ такую мерзость! Ты – единственная, кому я могу об этом рассказать.

Динни встала и опустила окно. Лицо у неё пылало так же, как у сестры. Клер угрюмо продолжала:

– Я ушла от него, как только подвернулась возможность. Но все это не подлежит огласке. Видишь ли, нормальное влечение быстро теряет остроту, а климат на Цейлоне жаркий.

– О господи! – вырвалось у Динни. Она снова села напротив сестры.

– Это моя вина. Я ведь всегда знала, что лёд тонкий, ну вот и провалилась. Только и всего.

– Но, дорогая, нельзя же в двадцать четыре года быть замужем и жить без мужа.

– Почему бы нет? Manage mangue[1]хорошо охлаждает кровь. Меня заботит одно – где достать работу. Я не собираюсь садиться отцу на шею. Вы тут ещё держитесь на плаву, Динни?

– Не очень. До сих пор сводили концы с концами, но последний налог нас прямо топит. Трудность в том, чтобы не пожертвовать никем из прислуги. Мы ведь все сидим в одной лодке. Я всегда считала, что Кондафорд и деревня – одно целое. Мы или выплывем вместе, или вместе пойдём ко дну. Так или иначе – надо бороться. Отсюда моя затея с пекарней.

– Можно мне заняться доставкой, если я не найду другой работы? Старая машина, наверное, ещё цела?

– Дорогая моя, ты будешь помогать нам так, как захочешь. Но дело только начинается. Налаживать его придётся до самого рождества. А пока что скоро выборы.

– Кто наш кандидат?

– Некий Дорнфорд, человек здесь новый, но очень приличный.

– Ему нужны избирательные агенты?

– Я думаю!

– Вот и прекрасно. Для начала займусь хоть этим. А будет толк от национального правительства?

– Они уверяют, что "завершат начатую работу", но как – покамест не говорят.

– Мне кажется, что они передерутся, как только им предложат первый же конструктивный план. Впрочем, моё дело сторона. Буду просто разъезжать по округе и агитировать: "Голосуйте за Дорнфорда!" Как тётя Эм?

– Завтра приезжает погостить. Неожиданно написала, что не видела малыша, что пребывает в романтическом настроении и хочет пожить в комнате священника. Просит меня присмотреть, "чтобы там не навели порядка к её приезду". Тётя Эм не меняется.

– Я часто думала о ней, – сказала Клер. – Она вся какая-то успокоительная.

Затем последовало долгое молчание. Динни думала о Клер, Клер – о себе. Размышления скоро утомили приезжую, и она искоса взглянула на сестру. Забыла ли та историю с Уилфридом Дезертом, о которой Хьюберт писал с такой тревогой, пока она длилась, и с таким облегчением, когда она кончилась? Динни, сообщил Хьюберт, потребовала прекратить всякие разговоры о её романе, но с тех пор прошёл уже целый год. Рискнуть заговорить, или она ощетинится, как ёжик? "Бедная Динни! – подумала Клер. – Мне двадцать четыре; значит, ей уже двадцать семь!" Она молча сидела и поглядывала на профиль сестры. Очаровательный – особенно благодаря чуть вздёрнутому носу, который придаёт лицу решительное выражение! Глаза не поблекли по-прежнему красивые и синие, как васильки; ресницы кажутся неожиданно тёмными на фоне каштановой шевелюры. А всё-таки лицо осунулось и утратило то, за что дядя Лоренс прозвал Динни "шипучкой". "Будь я мужчиной, я влюбилась бы в неё, – решила Клер. – Она хорошая. Но лицо у неё теперь печальное и проясняется только, когда она заговорит". И Клер полузакрыв глаза, посматривая на сестру через опущенные ресницы. Нет! Спрашивать нельзя. На лице, за которым она наблюдала, лежал отпечаток выстраданной отрешённости. Было бы непростительно снова растревожить её.