Русский израильтянин на службе монархов XIII века - Александр Койфман

– Обожди, Гордон, этого не может быть! Это было так давно!

– Да, давно. Я здесь с тысяча сто девяносто первого года.

– Боже, и какой сейчас год?

– Сейчас тысяча двести четырнадцатый год от Рождества Христова. Второе августа, если я правильно помню. Но у вас, у евреев, кажется, сейчас четыре тысячи девятьсот семьдесят пятый год?

– Да, но я точно не помню. Мы живем в Галилее по христианскому календарю.

– Ты что-то не так говоришь. Я ведь в Галилее бывал не раз. И в Акре[12] и в Сафаде[13] приходилось бывать. Это наши ближайшие соседи. И говоришь ты совсем не так, как там говорят.

Уже не знаю, что думать. Это сплошная фантасмагория. Ну не может этого быть. Это, наверное, сумасшедший: лучше с ним не спорить. И я начал говорить немного по-другому:

– Да, я не совсем оттуда. Прожил там несколько месяцев. А сам издалека, с Крайнего Севера. Может быть, ты слышал про такой город Москва. Там живут русские. Вот я и приехал оттуда поклониться Святой земле. Немного выучил язык евреев.

– Тогда понятно. Я ведь тоже с севера. У нас тоже все христиане, правоверные христиане.

Гордон ненадолго замолчал. Возможно, удовлетворил свое любопытство. Остальные восемь человек не участвовали в нашем разговоре. Кто-то уже уснул, зарывшись в солому, кто-то просто сидел, уставившись в противоположную стену. Гордон еще хотел что-то сказать мне, но в этот момент дверь открылась и вошел здоровенный малый с копьем в руке и старичок, подходивший ко мне, когда я лежал на верблюде. Он бесцеремонно приказал мне встать, задрать халат и осмотрел рану в боку. Кровь уже не сочилась, рана почти не болела, но ныла. Он еще раз смазал рану дурно пахнущей мазью и удовлетворенно покачал головой. Я понял, что передо мной местный лекарь. Он заставил меня полностью снять халат. Потом осмотрел со всех сторон и снова удовлетворенно покачал головой. Я вдруг понял, что выше всех здесь присутствующих. Даже малый с копьем, который показался мне таким высоким, когда я сидел на полу, был более чем на полголовы ниже меня. Во мне метр семьдесят семь, не так уж много, но рост лекаря был не больше полутора метров.

Лекарь спросил меня, откуда я. Уже опасаюсь говорить, что из Галилеи, и повторяю, что родом из дальних стран, с севера. Приехал поклониться Святым местам и научиться здесь врачебному искусству.

– Тогда понятно, почему ты так плохо говоришь на языке евреев. С севера – это из Болгарии или из Киева?

– Нет, из Москвы, это маленький городок, почти на Крайнем Севере. Это очень далеко.

– К нам приезжают с севера. Много рассказывают. Про Киев я слышал, про Прагу, про Краков. Про Москву не слышал. И чему ты научился во врачебном деле?

– Могу сделать повязку, могу отмочить ее, если она пристала к ране. Могу поправить вывих. Пытался лечить спину. Но настоящему врачебному искусству меня еще не учили.

Даже если это все во сне или в сумасшедшем доме, нужно играть по правилам обитателей. Старику явно нравятся мои слова, может быть, это мне поможет.

Несколько слов обо мне. Приехал в Израиль шесть лет назад. По существу, еще оле хадаш[14]. На иврите говорю не очень хорошо. Приехал сразу же после окончания медицинского института в Твери. Теперь он называется Медицинской академией. Но как был провинциальным вузом, так им и остался, хотя когда-то был организован на базе одного из факультетов ленинградского института. В школе учился не очень усердно. Ехать куда-то поступать в вуз не хотелось. Баллов на вступительном экзамене набрал мало и смог поступить только на специальность «сестринское дело». Там ребят брали всех подряд, не обращая внимания на оценки. Обучение проходило в медицинском колледже. Изучать профилактику заболеваний, предоставление психосоциальной помощи и ухода лицам, имеющим физические и психические заболевания, было не очень интересно. Хорошо хоть, что учили и приемам первичной обработки ран: в порядке мобилизационной подготовки. Прослушал еще и заинтересовавший меня курс мануальной терапии. В программе нашей специальности соответствующего курса не было, но меня это очень интересовало, и я регулярно ходил на лекции. Жаль только, что совсем не было практики. Чисто теоретический курс с подробной критикой приемов знахарства. Естественно, что основной учебе уделял мало времени: только бы не лишили стипендии. Жил и питался дома, так что стипендия оставалась у меня полностью. Мама работала продавцом в продовольственном магазине, а отчим слесарем в ремонтном цехе завода. За низкие оценки они ругали меня мало, так как рады были и даже гордились, что я получу высшее образование.

Все свободное время отдавал спорту. В школе ходил на занятия фехтовального кружка в Доме пионеров. В старших классах занимался вольной борьбой. В институте тоже увлекался спортом. На первом курсе продолжал заниматься вольной борьбой и занял второе место в своем весе на соревнованиях институтских команд города. Потом увлекся парусным спортом и проводил все время, кроме зимы, на Волге. Зимой было скучно, поэтому вспомнил свое детское увлечение, стал ходить в группу саблистов. В группу, занимающуюся фехтованием на рапирах, меня не приняли, так как там было слишком много желающих, а я подрастерял свои детские навыки.

В общем, институт окончил и получил полагающийся мне диплом. Обязательное распределение в России отменили давно, и мне самому нужно было устраиваться на работу. Но идти работать в больницу или в какое-то заведение для стариков совершенно не хотелось. И тут мама вспомнила, что она еврейка. Обычно мы на эту тему не разговаривали. Я на еврея похож совсем мало, так как отец – он работал токарем на том же заводе, что и отчим, – был русским. После работы он частенько поддавал (разгружался, как он заявлял) и однажды, будучи весьма пьяным, попал под машину. Мне тогда было всего пять лет, я его почти не помню. Мама через год вышла замуж за его дружка, который пил значительно меньше. Только по праздникам и в субботу вечером. Жили они в общем дружно, отчим не пытался стать главным в семье, полагаясь в большинстве случаев на маму. Отчим зарабатывал больше, чем мама, но у нее были связи во многих магазинах, и у нас не было недостатка в чем-то существенном. Я не помню больших скандалов в нашей семье.

И вот мама говорит: