Смерть в осколках вазы мэбен - Виктория Платова

Нужно еще добавить, что в моей жизни за эти десять лет неизменилось практически ничего. Короткое неудачное замужество, короткие, ни кчему не обязывающие романы. Как итог — одинокая тридцатичетырехлетняя женщина,обитающая в однокомнатной квартирке и перебивающаяся в маленькой питерскойгазетенке.

А когда-то так верилось, что будет популярность, будутденьги, мир будет лежать у ног. Куда все ушло? Словно холодная невская волнасмыла все розовые мечты. Теперь думы только об одном: чтобы не заболеть, чтобыполучить за материал побольше, и как осколки мечты — найти работу в болееприличном месте. Из-за этого не отказываюсь от разных встреч с нужными людьми,стараюсь держать себя в форме, чтобы не выглядеть опустившейся, давно махнувшейна себя рукой бабенкой, каких полно вокруг.

— Чего задумалась? — привел меня в чувствовъедливый Лилькин голос. — Ты, мать, что-то сегодня не в духе.

— Почему это?

— На морде написано, — торжествующе произнеслаколлега.

У нее, любительницы ночных дебошей и обладательницывеликолепного тела семипудовой стриптизерши, никогда и ничего на морде неотражалось, даже если она проводила в пьяном угаре несколько суток подряд. Лицочуть заострялось, под глазами появлялись легкие тени, но зеленые глаза смотрелизазывающе-порочно, обещая райское наслаждение в мощных Лилькиных объятиях.Стоит ли удивляться, что мужики липли к ней, как мухи к меду?

Но Лилька держалась твердо. Не скрывала свою связь с главнымредактором нашей газеты Ильей Пошехонцевым и только изредка позволяла себезакрутить романчик на стороне.

— Где уж мне до тебя, красота неописуйчатая, —огрызнулась я и включила комп.

— Ладно, мать, не сердись. — Лилька не могла долговоевать и быстро выбрасывала белый флаг. — Давай лучше кофейку дернем.

— Кофейку можно.

Лилькина голова мотнулась и провалилась куда-то вниз.Послышалась возня, невнятный мат, затем соседка моя вынырнула с кружкой.

— Давай свою, сейчас отоваримся. Лилька потопала закофе. Я равнодушно уставилась в монитор, соображая, чем бы интересным занятьсясегодня вечером. Посмотреть видик (вчера купила новую комедию с Денни де Вито),завалиться в бар «Последний герой» и немного выпить или навестить мать. Уматери я давно не была, ну просто органически не выношу своего отчима. Мозговкак у курицы, а туда же. Все время лезет поучать, как жить, что делать. А мать,как обычно, будет смотреть ему в рот и поддакивать. Лучше позвоню ей. Итак, перспективапровести вечер просто отличная, тем более что есть два варианта, и оба, если ужна то пошло, не такие плохие.

— Привет! — Тяжелая лапа невоспитанного сенбернараопустилась на мое плечо.

Я вздрогнула и подняла голову. Главный возмутитель спокойствиянашей редакции остановился перед моим столом. Кучерявые седые волосы живописнообрамляли загорелую лысину, ворот рубахи расстегнут почти до пупа, выставляя навсеобщее обозрение поросшую сивой шерстью грудь. Клетчатая рубаха с кожанойжилеткой и джинсы должны создавать образ ковбоя, покоряющего прерии ДикогоЗапада. Не хватает только «кольта» и красного шейного платка. Неисправимыйбабник и поклонник водочно-матерных опусов Венички Ерофеева, Семен Гузькоплотоядно улыбался и подмигивал мне.

— И вам здравствуйте, — проговорила я, сбрасываяпахнущую дешевым табаком лапу со своего плеча.

— Чего пасмурная, как серое небце? — Семенпоставил напротив меня стул и водворил на него свою крепкую костистую задницу.

— Серое… чего?

— Небце, — он хохотнул, — небо, небушко,небосвод. Совсем язык перестала чувствовать, bambina?

— Отстань. Не лезь со своей заумью. Ты один у нас языкчувствуешь, — не удержалась я, — коверкаешь его на каждом шагу.

— Не коверкаю, а совершенствую своей живойречью. — Он поднял кривоватый палец с коричневато-желтым никотиновымпятном на подушечке. — Бачишь разницу?

— Бачу, Семен, только будь другом, свали куда-нибудь.

— Неприятности? — Гузько весь подобрался.

— Наоборот, все отлично. Не порть настроение.

— Держи. — Из-за спины Семена показалась холенаяЛилькина рука с серебряным витым браслетиком на запястье.

Лилька протянула мне кружку дымящегося кофе и, быстропристроив свою на стол, опять исчезла. Я с удовольствием отхлебнула.

— Составить вам, девчонки, компанию? — спросилГузько, почесывая животик.

— Еще чего, — вернувшаяся Лилька отодвинула егомягким плечом такой идеальной формы, что, живи она тройку веков назад вАнтверпене, заставила бы позеленеть от зависти всех рубенсовских граций ибогинь.

— Не прогоняйте старого человека. — Гузькоумудрился согнуть в полупоклоне свою мосластую спину.

— Еще чего! — опять фыркнула Лилька. — Самуйдешь, песик. К нам сейчас Ирочка присоединится.

Семена перекосило. В общем-то достаточно дружелюбный, он надух не выносил Ирочку Кривцову, первую красавицу и лучшую журналистку нашейгазеты.. Чем так смогла задеть старого крота юная фея, для всех оставалосьзагадкой. Но стоило только Ирочке, с ее огромными синими глазами, каштановымиволосами и идеальной точеной фигуркой, появиться поблизости от нашего лысоватогофавна, как тот начинал фыркать, урчать, говорить разные пошлости и гадости вадрес присутствующих, не отказывая себе в удовольствии пустить матерком.Словом, с появлением Ирочки звучал в полном наборе весь хамский репертуарвиртуоза Семена Гузько. Ирочка действовала на него, как красная тряпка на быка.

А она уже плыла к нам между столами. Семен не сталдожидаться ее приближения, не нуждалась, видно, его прокуренная душа сегодня впикировке, и быстренько слинял. Кривцова заметила его отступление, нокомментировать никак не стала. Поставив на стол тарелочку с шоколаднымивафлями, села на стул, трусливо покинутый Семеном.

— С прибытием, Леда, — проворковала она.

— Привет, Ирочка. — Я старалась держатьсядружелюбно.

— Привезла очередную сенсацию? — поинтересоваласьКривцова, отхлебнув кофе.

— Сенсация не сенсация, но кое-что интересное есть.

— В каком плане?

— В общечеловеческом.

— Не темни, Леда. — Ирочку невозможно былообмануть. — Давай, колись. Маньяк, серийный убийца, растлитель или, нахудой конец, извращенец?..

— Это оставьте для себя. — Я с хрустом откусилакусочек вафли. — Все гораздо проще. В небольшой деревеньке живет женщина.И вот что-то случилось с ней после семидесяти лет — начала писать картины. Икакие картины…

— Ты серьезно? — Ирочка с недоумением уставиласьна меня. — Бабка, которой за семьдесят, взялась малевать?

— Вот именно. Только Екатерина Митрофановна еще вполнекрепкая, и картины у нее получаются отличные.