Ненавидь меня - Саммер О'Тул

давно. Когда самолет останавливается и опускает трап, я пытаюсь заменить воспоминания о том, как пело мое сердце, на воспоминания о том, как кричало мое сердце. Мой любимый двоюродный брат, неузнаваемый после полученных ударов. Наблюдаю из окна, как другого солдата отшвырнули на обочину, и слышу страшный грохот на три этажа выше.

Вот такие они, Фоксы. Жестокие. Безжалостные. Бессердечные.

А Фокс Финн — самый страшный из них.

Кровопролитие прекратилось только после того, как было заключено хрупкое и непрочное перемирие, прежде чем две семьи уничтожили друг друга. Взаимное гарантированное уничтожение или выживание.

Я ненавижу то, что сделали они, но я также ненавижу то, что сделали мы. Подставили отца Финна, Эйдена Фокса, в убийстве губернатора, довели его до самоубийства в тюрьме. От всего этого меня тошнит.

Я не создана для такой жизни. Я холодна, но не безжалостна. Я холодна, потому что мне никогда не показывали тепло любви, за исключением того единственного лета — нет, забудь, того Финна больше не существует".

Выходит женщина, ее светлые волосы убраны назад в тугой пучок, живот виден между облегающей майкой и брюками-карго, застегнутыми на лодыжках. Один взгляд на ее атлетическую фигуру — и я уверена, что она знает двадцать различных способов убить меня голыми руками.

Мой отец встречает ее у подножия трапа и пожимает ей руку, пока мужчины берут из ее рук дизайнерские сумки и укладывают их в багажник лимузина, ожидающего на асфальте.

За ними следуют остальные женщины, и когда все высадились, мы с Джонатаном подходим к группе. "Моя дочь, Эуфемия, — протягивает руку отец, когда я подхожу к группе людей. "Она будет вашим контактным лицом и уже договорилась о вашем проживании".

"Можете звать меня Эффи". Отец сжимает челюсти, ненавидя мое прозвище, но быстро возвращает свою самодовольную ухмылку — он всегда устраивает шоу.

Женщины представились. Ту, что похожа на наемницу, зовут Линни, и у нее лишь легкий французский акцент. Невысокая стройная женщина с загорелой кожей представилась как Хадис, ее темно-карие глаза с золотистыми вкраплениями порхают над окрестностями, постоянно сканируя их, напоминая мне ястреба. Последняя женщина с короткими темными волосами и светлой кожей — Маргарита.

Поездка к нашему дому проходит под лепет отца и вежливый смех женщин над его сексистскими шутками. Я смотрю, как белеют костяшки пальцев Линни на бокале с шампанским, и жду, что он вот-вот взорвется. Кажется, она мне понравится.

Моя мама приветствует нас и представляет обеденный стол, заставленный домашней итальянской едой, как будто она сама ее приготовила. Я сомневаюсь, что она встала с постели за тридцать минут до нашего прихода.

"Вы, наверное, проголодались после перелета, сколько времени прошло?" — спрашивает мама, обходя стол и усаживаясь напротив моего отца.

"Чуть меньше девяти часов", — отвечает Линни, устраиваясь в кресле и размахивая салфеткой на коленях.

Когда мы сели есть, я заметила, что мама скептически смотрит на бритую голову Маргариты, и я почти слышала ее мысли в своей голове. "Что заставляет красивую женщину так себя вести? Мужа она себе не ищет, это точно". И здоровая порция греческих ругательств.

Брак моих матери и отца был, конечно, политическим. Союз семей Лучано и Пападимитриу. Но я думаю, что они научились любить друг друга по-своему. Как избалованный ребенок любит свою любимую игрушку, потому что она его и больше ни у кого не может быть. Я выросла, зная, что моя ценность — это моя рука в браке.

Брак по любви — это для принцесс в сказках, а не для принцесс в Мафии.

Финн

Я снова сверяюсь с часами. Они должны быть здесь с минуты на минуту. Я поправляю дыхательную маску и скрещиваю лодыжки над коленом. В комнате пусто и темно, я сижу на единственном стуле в комнате. Единственный свет исходит от трех мониторов над дверью, показывающих три из множества камер, которые покрывают каждый дюйм этого старого отеля.

Его закрыли много лет назад, потому что он весь пропитан асбестом, и когда потребовался ремонт, ничего не оставалось делать, как пустить его в дело.

Теперь это моя игровая площадка.1

Черный фургон без окон въезжает в проем в заборе, окружающем полуразрушенную территорию. Один из моих людей в лыжной маске закрывает забор за фургоном.

В кровь поступает едва уловимый адреналин. Он не оглушает, но усиливается. Синий свет мониторов становится резче, воздух за респиратором свежее, а потребность в охоте растет.

Раньше меня поглощала жажда насилия. После самоубийства отца я хотел только одного — почувствовать на руках гладкое тепло свежей крови. Желание — потребность — все еще есть, но оно тише, терпеливее, расчетливее.

Оно бурлит в моих венах, когда я наблюдаю за тем, как мужчину выталкивают из кузова фургона, натягивают ему на голову черную наволочку и связывают руки. Он спотыкается, сгорбленный, плечи ссутулились, пытаясь сориентироваться в новом окружении.

Кельвин, мой помощник, выпрыгивает из фургона и срывает наволочку с головы Мартина. Его обычно аккуратная стрижка в стиле Лиги Плюща в беспорядке, и меня раздражает, но и забавляет, когда он первым делом поднимает свои связанные руки, чтобы поправить волосы. Претенциозный урод.

Претенциозный и глупый. Мы наняли его для охраны посылки с бриллиантами, а он подменил половину камней на подделки и прикарманил настоящие.

Конечно, мы могли бы устроить ему взбучку — сломать пару костей, вернуть камни — и пригрозить, что если он еще раз выкинет подобный трюк, то будет представлять имя Фокса. Но мне нужно было нечто большее.

С помощью телефона я дистанционно отпираю дверь, которая раньше была служебным входом. Кельвин открывает ее и ведет Мартина внутрь, а я слежу за движениями на экранах. Все двери и лифты в отеле были оборудованы электронными замками-карточками. Я перепрограммировал их таким образом, что могу управлять открытием дверей, не отрывая ладони.

Я вижу, как шевелятся губы Кельвина, когда он объясняет суть игры, и уголок моего рта кривится, когда я вижу страх в его глазах. Теперь можно начинать веселье.

Правила игры просты: Беги.

Он отпрыгивает назад, когда Кельвин достает нож, но он только перерезает кабельные стяжки. Я вижу, но не слышу, как Кельвин говорит что-то еще, а затем Мартин бежит по коридору. Мониторы надо мной меняются, так как датчики движения на камерах следят за его передвижением.

Белая рубашка прилипла к нему, пот темным пятном проступил по середине спины. Он ходит и нажимает на кнопки лифта, проводя рукой по лицу, ожидая лифт, который никогда не придет. После еще нескольких секунд ожидания он