Филарет – Патриарх Московский (книга вторая) - Михаил Васильевич Шелест

его за локоток, на самом деле тыкал в царёв бок приличного размера шильцем.

— Государь, ты не подумай, что. Но мне бы тебя спокойно до постели довести, уложить, а там делай, что хочешь. Хоть сразу охрану зови.

Данька шёл в отдалении. Коридоры прошли спокойно. Вошли в царскую приёмную, прошли в трапезную, в опочивальню.

Фёдор достал из сундука чистую исподнюю рубаху, подал «распахнутую» царю, тот продел в неё руки, надел. Потом отстегнул царский пояс с кинжалом, вынул кинжал, а пояс опустил на пол. Встал перед царём на колени и протянул ему клинок рукоятью вперёд.

— Казни, государь, ибо виновен пред тобой.

Сказал, опустил голову и закрыл глаза. Царь кинжал взял. Фёдор положил ладони на колени и, уперевшись на них, подал тело чуть-чуть вперёд. Прошла минута, другая. По голове Захарьина покатился пот и стал капать на жёлто-красный шерстяной ковёр. Фёдор головы не поднимал. Попаданец в нем пытался абстрагироваться от ситуации, убеждая себя, что он знает, что его не убьют и что будущее нельзя изменить, а поэтому лучше использовать свободное время для медитации.

— «Ага, — сказал Фёдор сам себе, — а лучше помолиться».

Ещё через пару минут ожидания перед ним упал кинжал. Он увидел его через чуть приоткрытые веки, а потом упал, сложившись, как резко сдутая ростовая резиновая фигура, царь Иван Грозный.

Фёдор перетащил монаршее тело на кровать и снова стянул с него рубаху. Пробежав пальцами точки-глашатаи и определив по теплу, в каких меридианах избыток или недостаток энергии «цы», он достал из внутреннего кармана кафтана коробочку с иглами и понавтыкал пациенту от души.

Потом уколол иглой в реанимационную точку под носом и Иван Васильевич пришёл в себя.

— Где я? — спросил он. — Что со мной?

— Сознание ты потерял. Я тебе иглы вколол, полежи спокойно, — сказал Фёдор, а сам подумал: «Не сознание, а совесть ты потерял. Подумаешь, пузо ему проколол, ну так вылечил же. Стоит думает, он, видите-ли, казнить, или не казнить?».

— А-а-а… Ты мне чрево проколол и зашил. А потом кинжал дал… Искуситель ты, Фёдор, ах искуситель. Хотелось мне вогнать клинок тебе под шею и вогнал бы, да сознание ушло. Всё потемнело, только одна точка светлая перед глазами. И будто иду я туда, к свету. Да-а-а…

Он помолчал и добавил:

— Прав ты. Бережёт тебя Господь Бог. Не дал убить. Значит и пробовать не буду. Но что с тобой делать? Зол я на тебя! Может в монастырь тебя отправить? Вместе с Сильвестром. Я его в Словецкий монастырь отправил. Уже доехал, небось… Вот и ты езжай.

— Спасибо, тебе, государь-батюшка! Век молится за тебя буду. Ну, я пошёл собираться? Там иголками лечить буду и операции делать.

Царь нахмурился и недовольно покрутил головой.

* * *

1 — Вутонг — боли нет (кит.)

2 — Терибл — ужасный (англ.), или, как кто-то умный перевёл, — «грозный»

Глава 3

— Вот — проныра! Хрен тебе, а не Соловцы! Тут будешь! При мне. Ладно ты раны зашиваешь! А вдруг ещё, что случись? На войну ведь скоро! Да и не здоров я ещё! Вон, сознание уходит и душа к свету тянется, а не к добру сие.

— То, что ты не здоров, это понятно, — хмыкнул Попаданец. — А на Соловки я бы съездил. Воздух чистый. Труд общественно полезный… Сильвестр в шахматы играет?

— Соль варить или дёготь жечь поставят, будет тебе и воздух чистый и труд полезный, — хмурясь проговорил государь. — Совсем ты, Федюня, страх потерял. То смиренный был, аки агнец. А тут царю сначала жалом в чрево тычешь, а потом перечишь на каждом слове.

— Прости, государь. Кровь кипит. Столько делов наворотил, что трепетно в груди. Прости меня, Христа ради. Ей, Бог, не искушал тебя, отдавал кинжал и жизнь свою в твои руки. Если правду сказать, времена такие настают, что мёртвым будет легче, чем живым.

Царь продолжал смотреть на Фёдора, насупив брови, потом опустил взор на рану, заклеенную карлуком1.

— Мёртвым завсегда легче, чем живым. Только, думаю, скучно там, на небесах, или в преисподней. Чешется, — сказал царь, тыча в рану. — А не болит.

— Постарайся не мочить, не чесать и ничего не есть.

— Эх надо было с утра побольше поесть, — произнёс и сокрушённо вздохнул царь.

— Выпей, — сказал Фёдор, подавая ему склянку с прозрачной жидкостью.

— Что это? — спросил тот.

Фёдор хотел сказать: «яд», но передумал. Он понимал, что на сегодня исчерпал резерв терпения Ивана Васильевича и может огрести по серьёзному.

— Вино! Очень крепкое, настоянное на дубовой щепе вино. Хлебное.

Царь скривился.

— Не люблю я его. Англичане из ячменя варят. Постоянно привозят с посольством. В дар, млять! Надух мне не нужны такие дары. Крохоборы. Говорил же, чтоб не везли, а возят и возят… От него я совсем дурной становлюсь. Не люблю.

— И где, то вино? — спросил Фёдор. — Мне бы для медицины пригодилось. В малых дозах оно полезно.

Мысленно он продолжил: «…в любых количествах».

— В казне бочки стоят. Забирай, коли нужно для меди… Как ты сказал? Для чего?

— Медицина — это по-латыни «лечение». Раны это вино заживляет. Вот и твою рану в чреве оно заживит. Выпей.

— Живая вода, что ли? — улыбнулся, скривившись государь.

— Что-то типа того.

— Говорить ты стал чудно, Федюня.

Иван Васильевич с любопытством разглядывал квадратной формы склянку, сделанную из зелёного стекла.

— Пей, да уберу я. Только крепкая она, живая вода. Такой ты ещё не пил. Чистый спиритус.

— Спиритус, говоришь?

Царь, повернувшись к левому плечу, хэкнул и замахнул в себя семьдесят граммов чистого спирта. Видно было, что опыт пития подобных продуктов он имел, так как выдыхал медленно сквозь плотно сжатые губы, однако слёзы на глаза всё же накатились и, скопившись на нижних веках, потекли струйками по щекам, прячась в не по годам седеющей бороде.

— Крепка рать русская, — глубокомысленно выразился государь, сипя высушенной глоткой.

Он вздохнул, выдохнул.

— Сам варил?

— Сам, государь.

Глаза Ивана Васильевича заблестели.

— Ты что-то говорил о том, что ты сюда из другого мира пришёл. Что это за мир?

Фёдор немного помолчал, обдумывая что сказать, а что не говорить.

— Тот мир, откуда моя душа пришла в это