Непогребенные - Сергей Антонов

«Оставь парня в покое. Не успел стать начальником, как начинаешь закручивать гайки? Ищешь точку приложения своим способностям руководителя? Займись-ка лучше полезным делом. Крути гайки в прямом смысле, и будет тебе счастье… Секундочку! Я отвечаю за порядок на станции, а значит, за здоровье всех ее жителей. Что если болезнь часового заразна? Нет, этого так оставлять нельзя. Надо… Паранойя, Томский. Она тоже заразна. Успокойся. Для начала перестань сверлить парня взглядом. Потом отвернись и двигай себе ножками».

Толик так и поступил бы, но в этот момент часовой улыбнулся какой-то особенно удачной шутке Лумумбы. Можно сказать, расплылся в улыбке. Ох, не следовало ему этого делать! Кожа натянулась, язвочки лопнули, выпуская наружу бесцветную слизь. Она немедленно разъела здоровую кожу. Проступили новые язвочки, уже на щеках. А часовой продолжал улыбаться, не замечая, что лицо его превращается в красную маску.

Это — болезнь, и болезнь заразная. Почему Лумумба ничего не видит и продолжает болтать с часовым как ни в чем не бывало? Ответ был получен очень быстро. Лумумба повернулся в профиль. На его темной коже зловещие язвочки были не так заметны, но все же они были! Болезнь стремительно распространялась!

«Вот так. Никакая это не паранойя, а интуиция человека, хорошо знающего все прелести жизни в закрытом пространстве. Сколько станций, где тревогу не забили вовремя, превратилось в могильники? То-то и оно. Не попадай в список растяп. Не для того ты отвоевывал Подбелку у красных, чтобы сдать ее чуме.

Не паниковать. Незаметно посоветоваться с Аршиновым. Изолировать часового и Лумумбу. Задушить заразу в зародыше».

Томский взглянул на часового. Болезнь прогрессировала. Рой язв вполз на лоб. Здесь они отчего-то не могли лопнуть. Лоб часового раздулся, нависнув над глазами уродливым козырьком. Томский понимал, что действовать надо без промедления, но не мог сдвинуться с места.

А опухоль все увеличивалась. Парень окончательно перестал походить на человека.

Все, что произошло дальше, было и неожиданным, и предсказуемым. Кожа натянулась до предела и все-таки лопнула. Слизь окатила Лумумбу с ног до головы, а он все продолжал улыбаться.

Изолировать больных поздно. Карантин уже не поможет, как и советы Аршинова. Остается только одно.

Толик повернулся. Не спеша, чтобы ничем не выдать своего волнения, двинулся к генератору. Добраться до автомата и… Тяжелое, но единственное решение проблемы. Больным уже ничем не поможешь. Их придется убить. Во имя жизни других.

Томский увидел спину Аршинова, склонившегося над генератором. Пусть себе работает. Потом он все объяснит прапору, и тот его поддержит. Толик протянул руку к «калашу», но взять его не успел. Аршинов что-то учуял, успел ухватиться за приклад. Быстрый, сука. Не по возрасту ретивый.

— Ты чего, Толян? — прапор потянул автомат к себе. — Что случилось?

— А ты чего?

Томский не смотрел в лицо Аршинову, зато отлично видел его руку. Испачканную в машинном масле и… тоже покрытую щедрой россыпью знакомых язвочек. Готово дело. Теперь придется прикончить и Аршинова. Судя по скорости распространения заразы — не только его.

— Отдай мой автомат!

— Еще чего! И не подумаю!

— Так надо, Лёха. Ты все поймешь. Потом…

Прапор не пошел на предложенный компромисс. Томский понял, что сейчас произойдет, но защититься не успел. Аршинов врезал ему кулаком в челюсть и окончательно завладел автоматом.

— Если крыша поехала — так и скажи. Неча за оружие хвататься.

Анатолий понял, что сидит на полу. Тряхнул головой. Осмотрелся. В первую очередь взглянул на часового, из-за которого заварилась вся каша. Парень продолжал болтать с Лумумбой и, что самое главное, выглядел абсолютно здоровым. Никаких язв. Что же произошло?

«А произошло, Толян, следующее. У тебя была галлюцинация, и ты едва не устроил пальбу. Хотел пристрелить даже Аршинова. Во имя жизни. Лихо!»

Толя увидел перед собой протянутую ладонь прапора, вцепился в нее и встал на ноги.

— Фу-у! Душно-то как!

В подтверждение своих слов Томский рванул ворот сорочки. Не стоит Лёхе знать о галлюцинации. Пусть думает, что имел дело с небольшим приступом, случившимся из-за духоты. Только вот жест получился слишком импульсивным — сорочка с треском порвалась, на пол посыпались пуговицы.

— Душно, говоришь? — Аршинов смерил друга подозрительным взглядом. — Может и душно. А «калаш» тебе на кой сдался? Ко лбу, что ли, хотел приложить? Не, Толян, так дело не пойдет. Видел бы ты сейчас свою физию! В гроб красивше кладут. Признавайся, паря, сколько ночей не спал?

— Ну, две…

— Тогда вали к себе и постарайся вырубиться хоть на пару часов. Договорились?

— Договорились…

Томский кивнул, повернулся и медленно побрел к ступеням, ведущим в вестибюль. Зря он ляпнул насчет духоты — на станции скорее холодно.

— Эй, Толик!

— Че, Лёш?

— Гайку-то отдай.

Анатолий понял, что до сих пор сжимал в кулаке гайку. Так сильно, что на коже ладони остались красные вмятины. Он швырнул гайку Аршинову. Улыбнулся прапору, увидев, как ловко тот ее поймал.

«Иудина твоя улыбка, товарищ Томский. Минуту назад ты хотел списать Аршинова в расход. Хвала Господу, что все так закончилось. А ведь доберись ты до „калаша“, никаких гаек Лёшке больше не понадобилось бы…»

Толя постарался отогнать мрачные мысли и придать лицу выражение деловой озабоченности. Ведь на него смотрели люди. С уважением и благодарностью смотрели. Дорогу уступали. Ах, если бы знали они, что творится в голове великого Томского!

* * *

А творилось что-то невообразимое: Толя начинал бояться сам себя. Сегодняшний случай был не единственным — всего несколько дней назад он сорвался и наорал на Русакова. В итоге ссора едва не переросла в драку, а ведь причиной был сущий пустяк — Томский не желал оставлять на платформе последнюю железную клетку. Он не верил, что на станции имени Че Гевары найдется тот, кого в нее потребуется сажать. А более старший и умудренный жизненный опытом комиссар считал — надо быть готовым ко всему.

Томский поднялся в вестибюль. Дверь в бывший кабинет Корбута была приоткрыта. За столом, склонившись над какой-то бумагой, сидел Русаков. Толик испытал сильное желание войти и сказать комиссару что-нибудь доброе. Ссора — ерунда. Друзьями их сделали общие испытания и общая идея, которая доказала свою жизнеспособность. Пусть мир хоть сто раз перевернется вверх тормашками, но пока будут живы люди, вечный конфликт между добром и злом останется актуальным. Он и Русаков выбрали сторону света, и ничто не сможет их разделить.

Толик улыбнулся высокопарности своих мыслей. Конечно, он помирится с комиссаром. Рано или поздно. Но… не стоит торопить события. Все произойдет само собой.