Желанная беременность - Юлия Рябинина

Снег похрустывает под ногами. Побыстрей бы до квартиры добраться, закутаться в теплый плед и… сердце в груди дергается. Нет, сегодня я домой я не поеду. Нет больше у меня дома, потому что там нет Валеры. К горлу подкатывает комок, когда перед глазами всплывают просмотренные у следователя фотографии. Дышать… нужно научиться дышать… без него.

Громкий сигнал автомобиля заставляет вздрогнуть всем телом.

— Ты дура? — прямо передо мной резко тормозит красная машина. — Куда прешь на красный?

Я отступаю обратно на тротуар и растерянно оглядываюсь по сторонам, а потом смотрю на светофор… Красный…

— Дура! — кричит в открытое окно водитель и давит на газ.

А меня паника охватывает. Я медленно пячусь. Животный страх вцепляется в меня мертвой хваткой. Как я могла быть такой неосмотрительной? Ведь у меня только малыш и остался. Только ради него я пытаюсь держаться, хоть и дается это с трудом.

— Девушка, де-вуш-ка! — ушей касается уже знакомый голос.

Верчу головой, пытаясь понять, откуда идет звук, но искать и не пришлось — парень широким шагом идет ко мне, а я стою, как приклеенная, и с места сдвинуться не могу.

— Извините, но мне совесть не позволяет оставить вас в таком состоянии одну, — он берет меня под локоть и подталкивает к машине, — назовете адрес, я вас отвезу.

— Я заплачу, — говорю первое, что приходит на ум.

— Хорошо, как скажете.

— Остановите здесь, возле магазина, — получилось чуть громче, чем ожидала, но мои нервы уже на пределе.

Гнетущая тишина, повисшая в машине после моей выходки, невыносима, и я считала минуты и километры до места, чтобы побыстрее избавить водителя от своего присутствия.

— Хорошо-хорошо, — парень отреагировал мгновенно и резко съехал на обочину.

Я неслабо приложилась лбом о спинку кресла. Спасибо мягкому подголовнику, а то бы синяка точно не избежать.

— Сколько я вам должна? — спрашиваю для приличия, ведь обещала заплатить, хотя знаю наверняка, что денег парень не возьмет.

— Сегодня и для вас — бесплатно, — к губам парня приклеилась фальшивая улыбка, и я, больше не задерживаясь, капитулирую из салона, оставив на сиденье пятьсот рублей.

— Спасибо, — буркаю и захлопываю дверь — получилось громко и неаккуратно.

Широким шагом пересекаю проезжую часть и, не оглядываясь, захожу в магазин.

* * *

В родительской квартире витает аромат свежевыпеченной сдобы, но меня этот запах больше не привлекает. Меня тошнит от всего. Сижу, закутавшись в плед, и грею замершие пальцы о теплую кружку.

— Как прошел день, Дашуль? — кричит из кухни мама.

— Придешь — расскажу, — отвечаю ей намного тише, но она, как ни странно, слышит меня.

— Сейчас булочки уложу на блюдо и иду, — снова кричит, и я не понимаю — зачем? У нас вроде бы нет глухих в семье.

— И так постоянно, — улыбается папа, сидя в своем любимом массажном кресле и смотрит футбол без звука.

— Я бы уже давно оглохла, — усмехаясь, отвечаю ему.

— Я все слышу, — кричит мама с кухни.

— Мам, ну прекрати! Где ты уже? У меня уже чай остыл, — капризничаю. Имею право — я у родителей в гостях. Хочу, чтобы меня побаловали, пожалели.

— Ну рассказывай, как прошел день? — наконец-то мама появляется в дверях, в одной руке несет блюдо с булочками, в другой — кружку чая для себя. — Никита, оторви ты уже свою пятую точку от кресла и чай себе принеси, — журит мама отца.

— Да я принесу, пап, сиди, — спохватываюсь я, но меня тут же осаживает голос папы.

— Дочка, — он смотрит на меня поверх очков, — я сам.

Мои губы растягивает улыбка.

— У следователя сегодня была, — опуская взгляд в кружку, отвечаю маме на заданный вопрос.

— И что говорит? Этот следователь? Что-нибудь путевое?

— Сомневаюсь, мам, что он скажет что-то путевое, — передергиваю ее слова.

— Этого стоило ожидать, — вклинивается в разговор папа.

— Предварительным следствием установлено, что машина взорвалась не по вине МЧСовцев, а от того, что в поврежденном двигателе произошло замыкание, — я сделала вдох, больше похожий на всхлип.

— Дочка… — тут же ко мне на диван подсела мама и обняла за плечи.

— …и именно это привело к взрыву. Несчастный случай, — прикрываю рот ладонью, пытаясь сдержать рыдание.

— Даша, девочка моя, — мама прижимает к своему плечу мою голову, — а что завтра? Людмила готовит поминки? Нужно бы помочь? Дашуль, ты прекращай разводить мокроту, Валере не понравилось бы, что постоянно плачешь. Подумай о ребеночке… — она вдруг замолкает на секунду и отнимает от меня руки, — ты что чай разлила? Мокро…

Она проводит подо мной рукой, а я сижу и сдвинуться с места не могу. Меня словно парализовало.

— Никита! — слышу крик мамы над ухом. — Что это, Даша? — она трясет перед собой рукой, испачканной кровью. — Никита, скорую срочно вызывай, да быстрее же! Даша, Даша! — она трясет меня за плечи. — Даша, посмотри на меня!

Но я не могу сфокусировать взгляд на ней. Мое сердце стучит через раз. Я чувствую, как внизу живота становится невыносимо влажно и жарко. Опускаю руку и провожу между ног, поднимаю пальцы к лицу. Внешний мир превратился для меня в сплошное красное пятно. Я в этот момент умирала, так же, как во мне умирала частичка Валеры. Я чувствовала это… это нельзя ни с чем спутать. Ниточка связи с ребеночком становится все тоньше и тоньше, а потом… потом она просто исчезает, и ты остаешься одна… опустошенная и раздавленная, словно пустая пластиковая бутылка, смятая сильными безжалостными пальцами судьбы.



* * *

— Будем вызывать искусственные роды, срок уже большой, аборт делать опасно, — прогремел над головой грудной бас.

— Что? — шевелю пересохшими губами, но меня, видимо, никто не слышит, продолжаю говорить, так как будто меня здесь нет.

— Вводите препарат, — продолжает мужчина.

— Не надо, прошу… — говорю чуть громче, хочу поднести руку к глазам, но она не слушается меня.

— О, проснулась, голубушка, — мне с глаз снимают повязку, теперь понятно, почему я ничего не видела, тут же поворачиваю голову к рукам. Привязаны.

— Что происходит? Где я? — сильнее дергаю руки, пытаюсь освободиться.

Что происходит, почему я здесь? Окидываю взглядом помещение. Больница, это точно больница.

— А ты у нас, получается, ничего не помнишь? Амнезия? — ехидничает мужчина.

На вид ему лет шестьдесят. Ссохшийся, как сморчок, и не скажешь, что он обладатель столь грубого голоса. Последнее, что помню — у меня началось кровотечение. А дальше пустота, провал, а потом слова этого мужчины.