Аргонавты средневековья - Владислав Петрович Даркевич

памятников культуры помогает воссоздать историю «открытия земли», рассказать не об изолированной жизни, а о постоянном и плодотворном общении людей.

Глава 1

СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ПУТЕШЕСТВИЯ

Allons! кто бы ты ни был, выходи, и пойдем вдвоем!

Со мной никогда не устанешь в пути…

Allons! ни минуты не медля,

Пусть лавки набиты отличным товаром, пусть жилье

так уютно,

мы не можем остаться,

Пусть гавань зашишает от бурь, пусть воды спокойны,

мы не вправе бросить здесь якорь,

Пусть окружают нас горячим радушием, нам дозволено

предаться

ему лишь на самый короткий срок.

Уолт Уитмен

На Востоке географию считали богоугодной наукой, а расширение географических горизонтов — благочестивым деянием. В средневековой же Европе существовало двойственное отношение к географическому пространству и идее движения. С одной стороны, боязнь дали, стремление к локальной обособленности и замкнутости в удобно обозреваемом микромире. Казалось, все удерживало от попыток покинуть отчий кров: бездорожье, опасности, на каждом шагу подстерегавшие путника, неосведомленность об отдаленных землях, где чужака могли ожидать скорая гибель и забвение. По самой своей природе феодальный строй тяготел к упорядоченности всех сторон бытия: каждому в зависимости от положения в иерархии был предуказан определенный круг обязанностей и соответствующее место в пространстве средневекового мира. Феодализм стремился изолировать сословную личность: приковать рыцаря к его замку, священника — к его приходу, ремесленника — к его мастерской, крестьянина — к его наделу. Кругозор человека замыкался зубчатой стеной леса вокруг распаханного поля, феодальным владением, монастырем или городской общиной. Людей разделяли социальные перегородки, территории дробились на множество разобщенных княжеств и графств. Христианство проповедовало необходимость самоуглубления и сосредоточенности, которым мешает смена впечатлений в путешествиях: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» (Евангелие от Матфея). К обращенности в себя призывал блаженный Августин: «Люди удивляются высоте гор, и огромным волнам моря, и величайшим водопадам, и безбрежности океана, и течению звезд, они же не обращают внимания на себя самих…»{7}. Истинно верующему незачем ходить далеко. «Деревце, часто пересаживаемое, засыхает», — утверждали теоретики византийского монашеского аскетизма. Паломничество — это, бесспорно, богоугодное дело, но вместе с тем и опасное для благочестия: ведь пилигримы шли к чужим народам — еретикам и язычникам. Моралисты смотрели с недоверием на беспокойный бродячий люд.

С другой стороны, человеку Средневековья было свойственно ощущение «жизни в пути». Пребывание в сем бренном мире представлялось постепенным приближением (восхождением) к богу, который некогда воззвал: «Все, что имеешь, продай и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах, и приходи, следуй за мною» (Евангелие от Луки). Сам Христос подавал пример ищущим святости тысячам пеших и конных, убогий скарб которых умещался в дорожной суме. «Все странствующие, без разбору, принимаются, точно Христос, ибо сказал он: «Я был странником, и вы приняли меня…». С особым же тщанием принимать нищих и пилигримов, ибо в лице их более всего принимается Христос; ведь богатого чтут уже из боязни» (Монашеский устав Бенедикта){8}. Путникам покровительствовали и светские власти: «…Чтите гостя, откуда бы к вам ни пришел, простолюдин ли, или знатный, или посол; если не можете почтить его подарком, — то пищей и питьем: ибо они, проходя, прославят человека по всем землям, или добрым, или злым» («Поучение» Владимира Мономаха){9}.

Средневековое общество — общество оседлых людей, накрепко привязанных к своему клочку земли, якобы скованное в неизменных границах, — в действительности пребывало в непрерывном и всеобщем движении. Средневековые люди легко переходили от оседлости к жизни в пути: покидали издавна знакомый и докучный мирок и вырывались на просторы огромного христианского мира, а самые отважные проникали далеко за его пределы. «Вселенская» церковь не знала расстояний и государственных границ. Между ее владениями, разбросанными по Западной Европе, поддерживались преемственные связи, Господствующая культура с ее тенденцией к идеологическому и организационному единству, к постоянному расширению своего влияния за счет обращения «нехристей» в «истинную веру», с ее универсальным латинским языком способствовала развитию коммуникаций. Путешествия побеждали косность повседневного уклада жизни, будоражили и встряхивали людей. На скандинавском Севере слово «домосед» служило синонимом слова «глупец». Славолюбивого Александра Македонского не только осуждали за суетное влечение к недостижимому — им и восхищались, ибо «слишком тесными он назвал пределы земные»:

…Землю своим непрестанным движеньем

Вождь Македонский терзает: своими смирил кораблями

Он Памфилийское море, сломил он Дария трижды,

Азию всю покорил, и Пор, пе терпевший доселе

Ни одного пораженья, служить ему должен. Востока

Мало, как видно, ему. Безумец, как молния, мчится

Он к Океану теперь: и если судьбы позволят,

Ветер ему благосклонный послав, он далекого Нила

Тайный источник найдет…{10}

Вальтер Шатильонский

В Средневековье постоянно сталкивались центростремительные и центробежные силы, элементы объединения и разобщения составляли нерасторжимое диалектическое единство. Сепаратизму и могущественному «духу местности» противостояла неуемная тяга вдаль.

«Нечеловеческие лики чудовищных племен»

Провинциализм сказывался в непонимании реального пространства, смешении понятий «близкого» и «далекого». Классическим примером стал рассказ о том, как ополчения первого крестового похода принимали за Иерусалим придунайские города Венгрии и Болгарии. Видели только передний план; земли других широт рисовались крайне смутно. Кругозор раннесредневекового хрониста, претендовавшего на охват всемирной истории человечества «от Адама», на деле ограничивался пределами его епархии, в лучшем случае — его государства. Сведения по универсальной истории он черпал из Библии и других литературных источников, а при описании современных ему событий в отдаленных местах нередко руководствовался туманными слухами, приносившимися паломниками и купцами. Летописец, хорошо знавший свой «угол», резко менял тон описания, когда переходил к рассказу о соседней стране. Даже наиболее серьезные европейские писатели дают скудные и недостоверные сведения о скандинавском Севере. В «Песни о нибелунгах» автор — видимо, австриец — путается, говоря о Бургундии.

Географический горизонт средневекового книжника эквивалентен духовному горизонту христианства; географическое пространство являлось для него одновременно пространством сакральным, окрашенным в религиозно-моральные тона: земли он делил на праведные и грешные, еретические.

Представления об устройстве Вселенной вытекали из богословских идей, ориентированных на постижение всевышнего. Средневековье унаследовало античную систему концентрических сфер