Спорт королев - Дик Фрэнсис

На школу я смотрел как на несносную помеху серьезной деловой жизни, а долгие часы, проведенные за арифметикой и историей, считал напрасной тратой времени. Каждый день я упрашивал родителей разрешить мне остаться дома. Отец вообще не обращал внимания, хожу я в школу или нет, и только благодаря твердости мамы я все же время от времени появлялся на уроках. Упрямством и главным образом хитростью мне удавалось дня два в неделю оставаться дома, кроме, естественно, субботы и воскресенья.

Ни Дуглас, ни я никогда не брали официальных уроков верховой езды. Мы сами постепенно набирались опыта и учились на ошибках. Иногда отец издали кричал:

– Дик, спрячь локти. – Или: – Сиди прямо, мальчик, выпрями спину.

Но чаще мы прислушивались к берейтору, когда он учил других детей, и следовали его советам.

Мы с Дугласом познакомились с таким количеством животных, что вскоре уже могли судить, подходит этот пони для верховой езды или нет. И нам казалось вполне естественным исправлять ошибки тех пони, какие попадали в руки. В семь-восемь лет я учил плохих пони тому, чему хорошие пони уже научили меня.

Сначала робко, а потом все более уверенно мы учили жеребят пони ходить собранно, не выбрасывать ноги по сторонам; если малыш начинал нервничать, успокаивали его ласковыми словами, учили разным трюкам. И постепенно получилось так, что, когда во двор приводили новых животных, отец говорил:

– Дуглас, проскачи-ка на этом, посмотри, на что он годится. – А иногда: – Дик, погляди, что делать с этой старой клячей?

Мы очень гордились, когда берейтор просил нас поупражняться с его учениками, если у них что-то не получалось, или научить их, как заставить пони прыгать.

Наверно, мы не стали самодовольными маленькими наглецами только благодаря тому, что отец, берейтор и сами пони вбили в нас понимание: сколько бы мы ни учились, остается еще очень много такого, чего мы не знаем. Нам никогда не разрешали радоваться достигнутому, никогда не внушали, мол, вы уже умеете, всегда призывали к новым усилиям. Теперь я понимаю, что эти предостережения, внушенные мне в таком раннем возрасте, очень разумны. С каждым годом я убеждаюсь, что всегда есть чему учиться, очень опасно благодушествовать, освоив одно ремесло: неожиданное и болезненное падение приведет к горькому разочарованию.

Пони, на которых мы с Дугласом ездили, нам не принадлежали, и рано или поздно неизбежно приходилось расставаться с ними. Сначала я сильно огорчался постоянной потерей своих дорогих друзей, но со временем научился не привыкать к ним с такой любовью и нежностью. Изменилось и мое отношение: прежде я горевал, когда уходил хорошо воспитанный, очаровательный пони, со временем сожалел, что уходит трудное животное, которое еще нуждается в тренировке. Я просто страдал, когда видел, как уходит моя работа, сделанная только наполовину. Понятно, когда появлялся покупатель, то пони продавали, не спрашивая, считаю я работу завершенной или нет.

Мистер Смит забрал из Холипорта несколько лучших пони для школы в Лондоне, где Ее величество королева и Ее королевское высочество принцесса Маргарет учились ездить верхом. Для меня было большим удовольствием тогда и остается сейчас размышлять о том, что я помог тренировать пони, на которых две принцессы учились ездить верхом.

Первую скачку я выиграл в восемь лет. Соревнования заключались в том, чтобы без помощи рук первым достать яблоко, плавающее в ведре с водой, и я с сожалением должен признать, что победой обязан отнюдь не своему умению работать с пони. Накануне соревнований ночью, лежа в постели, я придумал способ, как впиться зубами в твердое яблоко, плавающее в воде, и составил программу действий. Фактически был только один путь.

На соревнованиях я спрыгнул с пони, встал на колени перед ведром, набрал побольше воздуха, широко открыл рот над яблоком, придавил его собственной головой ко дну ведра и там, крепко зажав его губами, вонзил в яблоко зубы и вытащил из воды. Я выиграл заезд по минутам, но мама не выглядела счастливой от победы своего сына. Почему-то ей было важнее побыстрее выжать мокрый воротник пальто и высушить влажные волосы. При этом она пророчила мне неминуемую смерть от воспаления легких в ближайшие дни.

Ее страхи не были обычной материнской мнительностью, я и вправду чуть не умер от пневмонии в шесть месяцев и с тех пор легко и часто простуживался. Старший сын Дуглас – полуинвалид, младший – тщедушный заморыш, мама жила в постоянном страхе за нас, и то, что с годами я сделал из себя человека крепкого телосложения, до сих пор удивляет ее.

После этих соревнований отец стал брать меня на парадный круг, где выставляли для продажи лошадей и пони. И когда мне удавалось какой-нибудь уловкой отделаться от школы, я всякий день проводил на парадном круге, показывая пони из конюшни Смита. Я объезжал круг за кругом, чувствуя себя самым счастливым человеком на земле. А отец в это время выполнял свою работу – продавал того пони, на котором я сидел.

Лет десять показы лошадей на выставках-продажах заполняли летом всю мою жизнь. Большая практика и постоянный пример такого опытного специалиста, как отец, позволили мне быстро научиться демонстрировать лучшие качества лошадей и пони. Во всяком случае, года через два после того, как отец первый раз взял меня на парадный круг, я начал выигрывать призы по классу пони и по классу верховой езды и добавлял свою долю в стеклянную вазу, где хранилась общая коллекция медалей, полученных пони и лошадьми за время их короткого пребывания в этой конюшне. Себе я мог оставлять только награды по классу верховой езды, которые хранил в ящике комода, потому что мне казалось нескромным нацепить на себя большой пунцово-красный круг с надписью «Лучший мальчик-наездник».

Первый раз я встретил Ее величество королеву, когда мне было двенадцать лет. Это случилось в Ричмонде на выставке лошадей, где я занял первое место по классу верховой езды и получил в награду охотничий кнут. Маленькая девочка с внимательным взглядом очень старательно вручила мне награду. Я поклонился и поблагодарил принцессу Елизавету, и она ответила мне улыбкой. Долгие годы я пользовался этим кнутом, он и сейчас хранится у меня среди других призов.

Без всякого волнения я воспринимал результаты соревнований по классу пони. Побеждал, если животное было хорошим, и проигрывал, если было плохим, и насколько я помню, без гордости в первом случае и без ревности во втором. По-моему, в этом отражался отцовский профессиональный подход к показу лошадей и пони. Он внушил мне, что на выставках демонстрируют достоинства животных, а вовсе не мои, и победа присуждается пони, а не наезднику.

Даже когда я выигрывал соревнования по классу верховой езды, он похлопывал меня по плечу – высший знак одобрения, – а потом на всякий случай бросал какое-нибудь замечание, предназначенное заземлить мое мнение о себе, если бы вдруг оно взлетело слишком высоко.

– За такую вытянутую вперед голову я бы не дал тебе первое место, – говорил он. Или: – Как ты думаешь, сынок, для чего тебе пятки? Используй их в следующий раз. – А иногда он просто раздувал ноздри и выдыхал: – Гм-м. – И этот звук означал, что он ждал от меня большего. Двадцать лет спустя, когда я выиграл скачку на лошади, которую тренировал Джек Энтони, трижды побеждавший в Большом национальном стипль-чезе, один из самых знаменитых жокеев моего детства, он напомнил мне слова, которые обычно повторял тогда отец: – Если будешь тренироваться, сынок, придет день, и ты научишься.