Удивительные приключения запредельно невероятной, исключительно неповторимой, потрясающей, ни на кого не похожей Маулины Шмитт. Часть 2. В ожидании чуда - Финн-Оле Хайнрих

— М-м-м?

— Мой мобильник, — говорит Пауль, вытаскивает из кармана и суёт мне под нос маленький чёрный прямоугольник. — Правда бери. Мне завтра новый дадут, я всё равно хотел тебе предложить. И можно будет друг дружке писать… И с мамой сможешь…

Он берет мою руку, вкладывает туда телефон. Подмигивает и улыбается уголком рта.

— ПИН-код 6230, ПУК 9510.

Я киваю и нажимаю на кнопочки, экран загорается.

— Круто! Спасибо!

Пауль кивает. Я смотрю на часы на мобильнике.

— Я побежала. По сам знаешь какому делу…

— Окей, — говорит Пауль. — Пока, до скорого, пиши, если что…

У нас дома — настоящие джунгли. Посреди Пластикбурга мы с мамой соорудили тропический лес. Вот вы жили когда-нибудь в маленькой двухсполовинокомнатной квартире с восьмьюдесятью четырьмя растениями в горшках? Вдоль всех стен, на подоконниках и на столах, везде — горшки, горшки, горшки.

Только на холодильнике их нет, там у меня питомник восковых фигур. Леплю новые, ухаживаю за уже созданными. Скульптуры можно делать не только из жвачки, как когда-то в доисторические времена в разрушенном королевстве Мауляндии. Да и вообще, скульптуры из жвачки — детская забава, из этого я давно выросла!

Возня с воском помогает думать. Если надо поразмыслить, я зажигаю свечку, воск течёт капля за каплей — и чаще всего в голову приходит решение проблемы. Восковые фигуры — тотемы моего оракула. Оракула из воска. Сегодня я хочу узнать, где спрятаны письма. Мне известно про обувную коробку с письмами Того Человека к маме — она ведь где-то есть.

Людмила останавливается на пороге, снимает наушники, неодобрительно смотрит на меня, качает головой. Ей непонятно, чем я тут занимаюсь. Она считает, что я играю с огнём и развожу грязь, не понимает, что я создаю произведения искусства. Она же не может знать, о чём я думаю. Она видит только беспорядок. Людмила приходит помогать нам. Со всем понемножку, например с уборкой. Так что моя огненно-восковая деятельность ей мешает.

Но на самом деле ничего страшного в этом нет. Людмила очень классная, много смеётся, всегда готова рассказать что-нибудь интересное и забросать других вопросами, пока она, маленькая, круглая и проворная, скачет по всей квартире, не отрываясь от дел. Она говорит, что отлично чувствует себя в джунглях, что ей нравится бывать у нас и наших восьмидесяти четырёх растений. Каждый раз, входя в дом, она издаёт крик, как Тарзан, перепрыгивающий с дерева на дерево: И-А-А-А-И-И-И-А-И-А-И-А-И-А-А-А-А-А-А-И-А-А-А-А-А!

Зимой Людмила носит чёрную косуху, летом — чёрные футболки с названиями её любимых групп, монстрами и черепами. И всегда — бандану, тоже чёрную. Может, когда-то Людмиле хотелось стать пиратом. Хотя если присмотреться повнимательней, то заметно: ещё чуть-чуть — и она превратится из мамы в бабушку, в бабушку-рокершу с хвостом длиной и толщиной с удава. К тому же она травница-колдунья и лекарка, знает всё-всё про любой листок и корешок. Собирает множество разных растений, сушит, смешивает, растирает, толчёт, отваривает и заготавливает впрок. Ей известны всевозможные хитрости, она умеет делать компрессы из творога и картошки, травяные мази и луковый сок. Творит отвары, создаёт и оттачивает новые рецепты. Прошлым летом получила права на вождение мотоцикла, теперь дело только за самим мотоциклом. У неё есть две дочки, которыми она очень гордится, и больной муж, он больше не может работать, поэтому она здесь — чтобы зарабатывать деньги. Иногда Людмила на пару недель уезжает домой, в маленькую деревушку на юге Польши — название у неё такое, что язык сломаешь.

Людмила стоит рядом со мной, положив голову на кулак, а кулак — на ручку швабры, и смотрит на меня сощуренными глазами. Потом выдаёт «пф-ф-ф!» и драит пол дальше.

Капля за каплей — получается восковое письмо.

Каждый раз, когда приходит Людмила, в квартире пахнет супчиком — это её конёк и фирменное блюдо.

— Колдунья-травница? Не-е-е-ет… — Людмила качает головой. — Хотя они действительно есть!

И добавляет шёпотом:

— Их совсем мало, но они существуют, такие женщины. Они умеют колдовать, исцелять, они сами как часть природы. Ну, а я — нет. Я просто супы варю.

Пока она с бешеной скоростью протирает пыль, гладит, убирает и раскладывает вещи, моет окна, ловко лавируя в наших джунглях, поливает восемьдесят четыре растения (ровно столько, сколько каждому из них нужно), осторожно отщипывая пожелтевшие листья, щебеча с ними по-польски и насвистывая какие-то мелодии, ловит и выпускает на улицу насекомых, перестилает постели, слушая в плеере тяжёлый рок, проветривает, пылесосит, чистит ванну или рассказывает мне о колдуньях, — на плите каждый раз как бы сам собой варится супчик. Едва сменив ботинки на домашние тапочки, она уже крошит в кастрюлю какие-то невыразительные овощи, помешивает, нюхает, дует, пробует и время от времени приправляет, тихо что-то нашёптывая.

Я люблю наблюдать за Людмилой, мне тоже хочется научиться колдовать супчики. А когда она уходит, на плите стоит кастрюлька с волшебным содержимым — посреди чистейшего, аккуратнейшего сияния и блеска, которые Людмила оставляет после себя, как ураган — разрушения и разгром. Мама говорит, что Людмилины супчики помогают в сто раз лучше любого лекарства.

Людмила всегда приходит по утрам, когда я уже в школе, помогает маме встать, принять душ и одеться, а когда я возвращаюсь, её чаще всего уже нет. Но иногда она ещё у нас, и мы сидим втроём за нашим крошечным пластмассовым столиком и молча дуем на дымящиеся ложки.

Людмила — как тёплое уютное одеяло. Очень хорошо, что она у нас есть. Только вот в искусстве она ничего не понимает, мои скульптуры для неё — мусор, которому не место на холодильнике. А холодильник — просто холодильник, а вовсе не постамент для произведений искусства. Пока я капаю воском на своё восковое письмо, Людмила что-то помешивает в кастрюльке, пробует, снова накрывает крышкой и исчезает в коридоре.