Сага о Рорке - Андрей Астахов

– Добро, Ольстин. А теперь иди, оставь меня.

– Ведуний-то позвать?

– Не нужно. Полегчало мне вроде. Ты лучше дров на угли положи, знобит меня.

– Может, меду тебе согреть, али романеи?[14]

– Не надо, – князь приподнялся на ложе, посмотрел на Ольстина, и глаза его лихорадочно заблестели. – Ступай, Ольстин, позови Ратшу.

Ольстин поклонился. Прежде чем уйти, раздул угли, почти погасшие за ночь, подбросил еще калины[15]в очаг и, бормоча заклинания, украдкой, чтобы князь не видел, вынул из кисы на поясе какие-то корешки и бросил их в разгоревшееся пламя.

– Дозволяешь идти, княже?

– Дозволяю.

Едва Ольстин вышел, Рогволод бессильно откинулся на постель. Болезненный жар все пуще разгорался в нем, но не это томило князя. Болел он давно, хворь пристала к нему еще прошлой весной, ослабло тело, голова кругом стала идти, жар мучить. Световид на вопрос князя, что это за недуг, сказал просто: «Старость, княже». Шестидесятый год пошел Рогволоду, возраст почтенный, да и прожито было за эти годы так много, что на сто жизней хватило бы. В трудное время стал Рогволод князем антов, в войну с варягами престол принял. А до того бился и с аварами, и с хазарами, и со всякими чужинцами, и со словенами – соседями, с чудью и мерей, с урманами, дважды был в плену у хазар и дважды выкупался за немалое серебро, бывал тяжко ранен и лежал, ожидая смерти; после же без малого двадцать лет княжил над северными антами – народом, с которым боялись задираться и жестокая мордва, и водь, и кемь, и латгалы, и пруссы, и даже неустрашимые выходцы из Варингарланда. До сих пор боги хранили Рогволода и его потомство, но теперь предчувствие чего-то страшного овладело князем. Виденный сон был вещим – и был к большой беде.

Взгляд старого князя упал на любимый меч у изголовья – славный клинок, когда-то подаренный зятем, варяжским ярлом Рутгером. Меч был редкий, искусной работы, такого в землях антов больше не было. Сказывали варяги, что меч этот выкован был в далеком Дамаске, и искуснейший оружейник Нури ковал его. Рутгер некогда отдал за меч добычу с целого похода и не прогадал: арабский булат резал железо, как воск, не тупясь. Сам Рутгер называл меч ромейским, ибо некогда меч принадлежал ромейскому императору Феофилу. Ярл дорожил мечом, но, не задумываясь, отдал его выкупом за Мирославу. Влюбился в дочь Рогволода без памяти и в первую же встречу с ней. Рука князя невольно потянулась к оружию, коснулась черного сафьяна ножен, золотой рукояти, отлитой – по совпадению ли, или по тайной воле богов – в форме вытянувшегося в прыжке волка. Когда-то этот меч был ему овручь[16], ныне стал неподъемным. Кому из сыновей его отдать? Боживою, Горазду, Первуду, Ведмежичу? Или тому, кто давно считается среди антов сгинувшим без вести?

– Пресветлый хорс, бог отцов и дедов моих, прогони мороки, верни мне силы! – шептал Рогволод, перебирая пальцами край одеяла. – Не оставь меня на волю Чернобога!

Слабость не оставляла князя, дремота накатывалась волнами, застилая глаза. Сколько Рогволод провел в беспамятстве, того он не ведал, да только, пробудившись, увидел, что солнце уже ярко светит в окна, и ведуньи хлопочут у очага, грея питье. Вскорости прибыл и Ратша.

Когда Ратше было семнадцать лет, а Рогволоду двадцать четыре, спас младший отрок княжича. В стычке с хазарами это было: неразумно полез молодой Рогволод в сечу и получил от хазарского оглана[17]навязнем[18]в голову. Ратша тогда оказался рядом, отогнал врагов и князя израненного на своем коне до стана довез. За то Рогволод любил Ратшу и доверял ему более прочих. Теперь же Рогволод решился доверить старому боилу[19]то, о чем молчал столько лет.

Воевода сидел у княжеского одра, слушал молча, не перебивая, лишь недоверчиво потряхивая головой, будто старался сон с себя стряхнуть – не верилось старику, что такое с ним наяву случилось, что взаправду слышит он такие речи.

Когда же замолчал Рогволод, окончив рассказ, Ратша схватил ковш с крепким медом, который принес Ольстин вместе с холодной лосятиной и пирогами, и в несколько глотков осушил его, крякнул и запустил огромную пятерню в свои седые кудри.

– Нет слова у меня для тебя, княже, – сказал он, как выдохнул. – Нечего мне сказать. Поразил ты меня. Как же сумел ты смолчать, сокрыть это?

– Световид клятву с меня взял. Княжескую кровь даже волхвы пролить не могли, да и я бы не допустил. Два пути у нас было: либо Мирославу с чадом в чужбины отправить, либо здесь скрыть от глаз недобрых… Что теперь толковать о том!

– Как же случилось, что за столько лет никто ничего не прознал?

– Воля богов то была. Я сам к Мирославе ездил под видом смерда, припасы ей возил. Видели меня люди, но ничего не заподозрили.

– Дело твое, княже. Скрыл, значит скрыл. Что от меня надобно-то?

– Чувствую, недолго мне осталось. Стар я, помру скоро. Хочу, чтобы ты Рорку опорой стал.

– Так и я стар, княже.

– Ты крепче меня. Боюсь, как помру я, сыновья мои Рорка не примут. А в Рорке спасение земли нашей.

– О чем ты, княже? Может, сон твой пуст?

– Не пуст. – Рогволод сверкнул глазами. – Догодя[20]до рождения Рорка отцу его, предсказано было, что сын его станет великим конунгом. Мирослава знала, что сыну ее великая судьба суждена. А мне колдун хазарский еще в плену говорил, что внук мой мир спасет от беды, которая придет равно ко всем – и к хазарам, и к антам, и к ромеям, и к латинянам. Когда беда случилась с Рутгером, я все сделал, чтобы о пророчестве этом никто не узнал. Но Световиду боги тоже тайну дома моего открыли… Тогда порешили мы спрятать внука моего с глаз людских подальше, чтобы анты не волновались. Я сказал, что Мирославу чреватую отправили к родне в Вешницы, а там ее хазары захватили.

– Чудно мне, князь. Все думаю, как баба с дитем малым одни в лесу столько лет прожили.

– А так и прожили. Знали о том трое лишь – я, Световид и варяжин этот блаженный, Турн. Поначалу он Мирославу хотел в жены взять, мальца сыном своим назвать, да дочь не захотела. Любила она Рутгера, ему одному и принадлежала. Джуда-хан, владыка хазарский, мне тайных сватов присылал, да напрасно… Ольстин! Подай еще меда воеводе.

– Все равно чудно. В лесу одни, среди нежити и зверья дикого.

– Турну я запретил ходить к Мирославе, да и Световид ему пригрозил. Когда Рорку пять лет исполнилось, я было хотел его в свой дом забрать под видом ясыря, у хазар купленного. Опять же Световид запретил. Волхвы о пророчествах мне напомнили, заставили мечом и Перуном поклясться, что оставлю эту затею. Световид от всех волхвов сказал мне, что жизнь ребенка в руках богов, а мы, слабые смертные, не должны их воле препятствовать. С того дня я ни Мирославу, ни Рорка не видел больше. Теперь за эту слабость себя проклинаю день и ночь.