Публицистика - Владимир Сергеевич Березин

сочетается всё — и сюжет личной жизни, и судьба, и ткань текста.

Труды и дни гайдаровских персонажей — это счастливая жизнь в аду, но это настоящее счастье. Герои его произносят свои речи, будто персонажи античной драмы, простые слова имеют особенный смысл, переворачивая страницы, ты умножаешь эти смыслы, будто движешься вокруг японского сада с камнями. Только камни ожили, вид их страшен, но надо смотреться в них, как в зеркало.

О происхождении его имени, которое принял на себя весь его род, есть довольно много гипотез — во-первых, конечно гейдар-гайдар, шагающий впереди. Во-вторых, Голиков Аркадий из Арзамаса (вариант Гориков Аркадий д'Арзамас). В-третьих, украинская фамилия Гайдар, взятая в честь родственников с Украины. В четвёртых — слово «пастух», в-пятых — слово «где». Ряд непродуктивен, а спор бессмысленен. Пусть каждый вчитает нужное.

Если придерживаться классической версии — первой, то она от Хакасии ведёт нас к имени сына. Недаром герой стал Тимуром, вслед сыну. Мальчик, что рисовал красные звёзды на заборах, имел сначала кличку Дункан. Но Дункан — имя странное для советского уха, оно отдаёт не то Жюль-Верном, не то эксцентричными танцами.

Тимур же имя особое, оно наполнено властью Востока, напоминает о жестоком хромом вожде, что правил Самаркандом, жёг Южную Русь, воевал Индию, Персию и Ближний Восток.

Может, и правда, Гайдар интуитивно хотел княжить ветром, подобно Унгерну — но на советский лад. Но это долгий разговор.

Смерть героя всегда имеет каноническое описание — для Гайдара этих описаний нашлось два, не считая каких-то новооткрытых апокрифов о долгой зиме и скитаниях по крестьянским избам. Один из вариантов — неправдоподобно красив и повествует о какой-то стычке с немцами под Каневом, в которой Гайдар падает, сражённый пулей, успев крикнуть «В атаку!». Вторая версия скромнее — согласно ей писатель остался прикрывать отход товарищей и погиб. Совершенно непонятно, как это было на самом деле — и, по счастью, не важно, как это было на самом деле. Гайдара могло убить шальной пулей, он мог погибнуть незаметно для других, а мог долго отстреливаться, прикрывая отступающих партизан.

И в эту смерть я верю, мне хочется в неё верить, потому что это настоящая писательская смерть. Не от апоплексического удара за жирным переделкинским, но совсем не письменным столом, не от воспетых самим же суровых людей с краповыми петлицами в каком-нибудь застенке. Тут всё правильно: на его часах тридцать семь — и это смерть от врага, в тот момент, когда мост уже взорван, ноги перебиты, а товарищи исчезают в лесу.

Чтобы принять такую смерть, надо упере

ть в склон сошки ручного пулемёта Дегтярёва образца двадцать седьмого года с пиратским раструбом дула и плоским блином магазина поверх ствола. Итак, он «устроился как можно удобнее, облокотился на кучу сосновых игл, а ствол прижал к сосне… Роберт Джордан лежал за деревом, сдерживая себя, очень бережно, очень осторожно, чтобы не дрогнула рука. Он ждал, когда офицер выедет на освещённое солнцем место, где первые сосны леса выступали на зелёный склон. Он чувствовал, как его сердце бьётся об устланную сосновыми иглами землю».

Чтобы услышать этот стук сердца нужно только помолчать.

Или говорить тише.

Чуть-чуть тише.

Не кричать.

22 января 2019

Станислав Лем

Профессор Коуска написал исследование, в котором доказывает, что налицо две исключающие друг друга возможности: или ложная в своей основе теория вероятности, на которой базируются естественные науки, или же не существует весь мир живого с человеком во главе. Бенедикт Коуска начинает с открытия, что теория вероятности — инструмент неисправный. Понятием вероятности мы пользуемся тогда, когда не знаем чего-либо наверняка.

Станислав Лем. «Бенедикт Коуска. О невозможности жизни».

Я хотел взять интервью у Станислава Лема.

Как-то я специально для этого поехал из Варшавы, где жил тогда, в Краков. При этом я знал, что никакого интервью не будет. Мне вежливо ответили, что пан Лем не будет его давать, а знающие люди говорили, что он посуровел к русским из-за начавшейся войны на Кавказе. Но я всё же поехал в Краков, чтобы символически побывать в этом городе.

Я знал наверняка, что утилитарная цель моего путешествия несбыточна, это было прочное знание, основанное на официальном ответе. Но из соображений любопытства к знаменитому городу я поселился в профессорском номере в кампусе на окраине (это был номер для приглашённых преподавателей). Рядом был огромный холм со смешным названием «Копец Костюшки». Но это было место с несмешной историей, и, взобравшись на него однажды, обнаружил, что там стоят старики в ветхих мундирах и слаженно поют про червонные маки Монте-Кассино. Они были ровесниками Лема — одного поколения, во всяком случае.

Я не очень отчаивался по поводу интервью — собственно, многие придумывают такое из личного любопытства. Журналиста пускают в дом, в который его не пустили бы в частном порядке. В эту профессию входит посещение музеев и заповедников с оборотной стороны — там, где служители пьют из пакетиков в старинных чашках, а тигр устало жалуется на жизнь. Мне было интересно поглядеть на человека, книгами которого я зачитывался — только-то и всего.

Лем был писателем и философом одновременно — наверное, это меня и привлекало.

Нет, как и все юноши моего поколения, запоем читал о похождениях Йона Тихого и знаменитая цитата, описывающая всю рекурсию нашего существования, пошла с нами по жизни.

«Нашёл следующие краткие сведения: “СЕПУЛЬКИ — важный элемент цивилизации ардритов (см.) с планеты Энтеропия (см.). См. СЕПУЛЬКАРИИ”.

Я последовал этому совету и прочёл: “СЕПУЛЬКАРИИ — устройства для сепуления (см.)”.

Я поискал “Сепуление”; там значилось: “СЕПУЛЕНИЕ — занятие ардритов (см.) с планеты Энтеропия (см.). См. СЕПУЛЬКИ”»1.

У Лема было множество выдуманных слов, с той или иной степенью точности переданных переводчиками с польского.

Один мой друг даже взял себе псевдоним из странной рекламы будущего — «Я стоял долго, пока не увидел, как на фоне каких-то следующих залов (впрочем, не могу с уверенностью сказать, что это были не зеркальные отражения того зала, в котором я стоял) мерно поплыли в воздухе огненные буквы СОАМО СОАМО СОАМО. Перерыв, голубоватая вспышка и потом НЕОНАКС НЕОНАКС НЕОНАКС — быть может, названия станций или реклама продуктов. Мне это ни о чем не говорило»2.

Соамо — прекрасное слово для самоназвания.

У многих из нас с возрастом произошёл дрейф от прозы Лема к его философским произведениям.

Вперемешку с Ландау и Лившицем мы читали «Сумму технологии» и рецензии Лема