Ретенция - Илья Мартынов

Я вырываюсь из потока мыслей о семье и подношу руку к полупрозрачным створкам холодильника. Они моментально отворяются, и моя рука тянется к сочному помидору. Не знаю отчего, но сейчас я хочу отправить в рот кусок именно этого насыщенно-красного, спелого фрукта (да-да, помидор – это фрукт, сам долго удивлялся, когда узнал).

Несколько помидоров вчера принесла служба доставки еды. Я их тотчас убрал в холодильник, чтоб наутро они сохранили свою свежесть. Предвкушая, как бархатистая мякоть будет таять на моём языке, а сладко-солоноватый сок потечёт по нёбу, я откусываю помидор. Мои зубы вонзаются в плоть помидора, но в этот момент происходит что-то совсем не то, что я себе вообразил. Вместо сочного, бархатистого, нежного привкуса на моём языке остаётся прогорклый, водянистый осадок. Мои глаза начинают бегать в поисках места, куда можно выплюнуть кусок отвратительной гадости. Замечаю открытый под подоконником пустой контейнер, в котором мне принесли вчера еду, и поспешно сплёвываю в него откушенный кусок. Следом плюхается и сам помидор. С омерзением смотрю вниз на вытекающую из фрукта водянистую субстанцию. Во рту неприятно вяжет, как будто меня заставили съесть стакан черёмухи и закапали сверху йодом. Вкус того и другого я помню с детства.

– Мистер Коулман, полчаса до выхода, – произносит из коридора женский голос.

«Какие полчаса?! – бормочу я под нос, глядя на часы. – Здесь пешком прогуляться меньше десяти минут». На часах тем временем 8:21. Моя рука тянется в холодильник, чтобы всё-таки что-нибудь выудить оттуда. Желудок сильно урчит. Вчера я его оставил без ужина. Нащупав гладкий пакет с творогом, я уныло вытаскиваю его из прохладной камеры. Творог из искусственного молока, кислый и бесполезный. Комки молочной субстанции оседают на зубах, отчего те неприятно скрипят. Хочется выплюнуть, так же как и помидор. Я доедаю, потому что впереди длинный рабочий день с одним перерывом на обед. Корпорация нас кормит разной едой, иногда даже весьма съедобной, но временами попадается совершенно невыносимая. Я представляю, каково моему желудку всё это переваривать. «Никсу бы вообще вывернуло от всего этого», – проносится в голове.

У моей сестры с детства аллергия на некоторые белки, содержащиеся в генно-модифицированных продуктах. Она старается их избегать. После приёма такой пищи у неё распухают щёки, лицо делается пунцово-красным, она кашляет и задыхается. Единственный доктор на весь район, иногда заскакивающий к нам в квартиру, приносит самые дешёвые противоаллергические таблетки. Только на них Никса и живёт. Из леса я раньше приносил ягоды, грибы, некоторые коренья. Дедушка меня научил немного в них разбираться. От него у меня тяга к естественным наукам. В своё время, чтобы прокормить нас, он входил в радиационную испытательную камеру и проводил там опыты. По образованию он вроде был химик, но я точно этого не знаю. Мама сама путается, кем был её отец – мой дед.

После обширных затоплений и сокращения части суши были повреждены многие заводы, фабрики, размыта почва полей с растительными культурами. Люди стали стекаться в центральные регионы, куда вода на материке не добралась. От страны осталась треть. На наших школьных картах материк с двух сторон закрашен голубой штриховкой. Это значит, что там сейчас вода, а раньше была суша. Страну разделили на одиннадцать регионов и дали название Аридафия. Несколько десятков лет назад страна называлась по-другому, но об этом говорить запрещено. На уроках географии и истории нам рассказывали, что совсем немного суши клочками разбросано по планете. Земля сделалась по-настоящему голубой. Наверное, из космоса один сплошной водянистый шар с облаками.

Я никогда не был в космосе, но, должно быть, там безумно интересно. Как бы хотелось там однажды очутиться. Я люблю путешествовать, точнее, перемещаться в доступные места. Была бы моя воля, я бы стал географом-путешественником. Мистер Вандервал, наш учитель географии, как-то говорил, что вода убывает и постепенно суша отвоёвывает свои законные территории. Я склонен ему верить.

На планете всё быстро меняется. Многие виды растений, насекомых, птиц и животных исчезли из-за климатической катастрофы. Потребовалось выводить новые сорта растений и новые подвиды животных. На базе нескольких институтов и сельскохозяйственных предприятий создали Корпорацию, которая и занялась обеспечением продовольствием людей. В Корпорации проводили многочисленные эксперименты, пытаясь ускорить процесс мутаций самыми разными способами. Наш всегда немного циничный школьный учитель биологии однажды сказал: «Спасая свои драгоценности и деньги, люди позабыли спасти свой самый главный клад – знания. Когда всё стало топить, нужно было сохранять технологии, а не набивать карманы золотом и бежать».

Лишь спустя несколько лет, когда я начал учиться в колледже, я сумел понять, о чём он говорил. Многие методы генной инженерии и отлаженные технологии действительно были утеряны, их пришлось восстанавливать, нарабатывая новый опыт, иными словами, вновь изобретая велосипед.

Так мой дед стал одним из участников этого безжалостного испытательного плацдарма. Мама рассказывала, что, когда с едой всё было совсем плохо, он часто сам подряжался идти в радиационную камеру. Желающих было немного, поэтому его там только приветствовали. Вечером в своих руках с распухшими чернеющими венами он приносил хлеб, масло, немного сушёных фруктов и сыр. Деньги ему выдавали в конверте, но на них всё равно было трудно купить еды. Витрины продовольственных магазинов пустовали. Ночью мой дед кряхтел и кашлял, ворочаясь и будя всех своими протяжными стонами.

К удивлению всех, дед прожил довольно долго, дотянув почти до семидесяти лет. Я помню его лишь до своих девяти лет. Он ходил с палочкой, кряхтел. Все его суставы, разъеденные облучением и химией, скрипели с невыносимой болью. Правда благодаря удивительной жизнестойкости это не мешало ему оставаться бодрым и энергичным. Я им всегда по-настоящему восхищался. Скрюченный суровой болезнью, едва разгибавший воспалённую спину, он гордо вышагивал по заболоченному лесу, расчищая тростью дорогу от кустиков брусники. Он стал для меня примером мужественности и стойкости.

Его не стало в тот год, когда мне должно было исполниться десять. Я лишь помню его совсем почерневшие, будто налитые синеватым свинцом жилы и спокойное лицо с закрытыми глазами, рыдающую мать, грустную бабушку. Он мог бы пожить ещё, но радиация бескомпромиссно забрала у него десяток, а может, и несколько десятков лет его бодрой и энергичной жизни. За кусок хлеба Корпорация потребовала здоровье и жизнь родного человека.

Корпорация забирала не только здоровье, но и устраивала закономерный передел власти. В Аридафии ещё тридцать лет назад существовали исторически оставшиеся от предыдущего государства три ветви власти: законодательная, исполнительная и судебная. Сенат и Совет представителей от регионов избирались из числа обычных людей. В стране был президент и худо-бедно работали суды. В Совет представителей постепенно стали набирать выдвиженцев от Корпорации. В первое время их могло быть не более десяти процентов, но со временем это число довели до половины.

Сперва Корпорация была государственной, общей, но потом одна группа людей исхитрилась реорганизовать её в частное предприятие. Они же выдвинули своих людей в Сенат, который теперь почти полностью состоит из членов Корпорации. Президент в стране стал постепенно терять позиции. Корпорация же, напротив, начала сама обеспечивать людей работой и пропитанием. Год от года еды становилось всё больше. Корпорация не пошла по пути завоевания власти, она тихо нанесла удар по самому слабому месту людей – чувству голода. Постепенно один за другим регионы подчинялись всесильному влиянию этой организации.