Саботажница - Тимур Бельский

чтобы человек его склада тратил многие часы кропотливого труда на что-то, что сам считал безнадежным.

Так или иначе, когда мы узнали друг друга получше, он сам предложил мне прочесть одну из его работ. И это был странный сценарий, для очень странного фильма.

По сюжету, некий молодой человек переезжал из своей глухомани в Санкт-Петербург, дабы в полной мере воспользоваться возможностями большого города: построить карьеру, обрести любовь, ну и тому подобное. Однако, по приезду он довольно быстро обнаруживал, что Петербург – «город позеров и город-позер»; его обитатели заурядны и серы, верят в собственную исключительность лишь по праву нахождения «в этом болоте» и активно изображают из себя все возможные «сорта интеллигенции» (в этом месте закадровый голос вспоминал расхожую цитату Ленина).

Примерно с середины повествования фильм неожиданно менял жанр: уличные хулиганы сбрасывали главного героя с Троицкого моста, и, всплыв на поверхность, он обнаруживал себя в Петербурге 1837-го года. Дальнейшие перипетии приводили его на светский раут, где, в растрепанных чувствах, он высказывал столичным дворянам все, что думал уже об их позерстве (в частности, особенно крепко им доставалось за повседневное использование французского языка). Присутствовавший при том камер-юнкер Пушкин, будучи оскорблен до невозможности, бросал главному герою вызов; в ответ последний дерзил солнцу русской поэзии, называя его «лизоблюдом, никогда не стоившим и мизинца Радищева», намекая на его очевидное дуэльное преимущество ввиду скромных размеров («на двадцати шагах могу Вас и не разглядеть, милейший»), и обещая «дать ему удовлетворение» сразу вслед за мсье Дантесом.

Далее сюжет развивался циклично, явно подводя зрителя к выводу, что любимый город большинства русских всегда был таким. Герой, тщетно пытаясь вернуться в свое время, снова и снова прыгал с моста в холодные, мутные воды Невы, последовательно всплывая то где-то в начале 1910-х (где на поэтическом вечере в «Подвале бродячей собаки» он издевался над позерами Серебряного века, делившими всех посетителей легендарного кабаре на «своих» и «фармацевтов», беспардонно указывая им на то, что они одеты, обуты, сыты и живы(!) стараниями этих самых «фармацевтов»); то в конце 1930-х, где на вечеринке новой сталинской элиты он провоцировал собравшихся крамольными разговорами – а после едва успевал добежать до моста, преследуемый «черным воронком»; и, наконец, в начале 1970-х, где он посещал квартирник, передразнивал Иосифа Бродского за его «идиотскую манеру декламации», бил морду Довлатову и третировал завсегдатаев «Сайгона» за то, что они «писали, сочиняли и рисовали говно», и при этом имели наглость ввести в оборот термин «сайгоновский человек».

На этом сценарий, собственно, заканчивался, и дальше следовали бессвязные, обрывочные заметки человека, который явно находился в состоянии измененного сознания, когда переносил на бумагу свои мысли. Пораженный до глубины души отсутствием у автора всякого уважения к столпам родной культуры, я, тем не менее, поинтересовался, чем, по его мнению, должна была закончиться эта история.

– Да черт его знает, – пожал плечами Саша. – Никак не мог решить: то ли в конце концов он вернется в настоящее, и, несмотря на весь пережитый опыт, решит дать городу шанс, то ли останется в семидесятых. И уж тогда – обнаружив, что застрял в самом унылом городе в самую унылую из временных эпох – он покончит с собой… прыгнув с моста, – он расхохотался.

В целом, несмотря на все его странности, мне нравилось проводить с ним время. Мне всегда не хватало той легкости, с которой люди вроде него проживают свои жизни. Но если раньше, встречая таких, я лишь отмечал про себя эту разницу, то Саша как будто передал мне – хотя бы в некоторой степени – свое наплевательское отношение примерно ко всему вокруг. Я стал меньше беспокоиться о своей работе и карьере, почти перестал планировать и совершенно перестал считать деньги.

Хотя, возможно, все дело было в наркотиках.

Олег, которого Саша знал еще со студенческих лет, зарабатывал на жизнь самым, без преувеличения, экстравагантным способом из всех, что мне когда-либо доводилось видеть. Программист по профессии, давно выгоревший и охладевший к своей работе, но с годами опыта и привлекательным резюме, он часто менял работодателей, принимая предложения только от транснациональных корпораций. Его нехитрый расчет сводился вовсе не к тому, что в них можно затеряться и не работать – на практике, дела обстоят совсем иначе; но вот процедуры онбординга в компаниях-гигантах зачастую растягиваются на долгие недели и даже месяцы.

Сперва новоиспеченного сотрудника знакомят с политиками компании, он проходит бесчисленные тренинги – по деловому этикету, деловой переписке, анти-коррупции, анти-харрассменту, и прочее, и прочее. Кроме того, он должен получить доступ во всемозможные корпоративные системы – а это требует заполнения форм и некоторого ожидания. В особо запущенных случаях, даже завершив «обучение» и получив все необходимое для работы, сотрудник не сразу попадает на проект, и еще какое-то время уходит на то, чтобы менеджмент придумал, куда бы его приткнуть.

Таким образом, устроившись на очередную «шабашку», как он их называл, Олег нередко получал свою первую рабочую задачу лишь через месяц-два. Но и это еще не означало конец игры. Обычно прежде, чем его наконец увольняли, ему удавалось продержаться как минимум три-четыре недели, не производя ни строчки кода, безбожно отбрехиваясь на совещаниях, используя все доступные больничные и жалуясь на неисправность техники – и, в конце концов, унести домой сумму, примерно эквивалентную одной средней годовой чешской зарплате. Этих денег хватало еще на несколько месяцев беззаботного существования и безудержного употребления – а когда они заканчивались, все повторялось по новой.

Эту схему, казалось, можно было проворачивать бесконечно. Трудовых книжек в Чехии не существует, да и работал он исключительно, как контрактор. На собеседованиях врал рекрутерам, что последние годы занимался фрилансом. Единственное, что его действительно раздражало – это токсичные корпоративные менеджеры, которые омрачали его «шабашки» регулярными встречами в душных стеклянных переговорках-аквариумах, на которых участливо, но настойчиво расспрашивали его, в чем причина его низкой производительности и чем они могут ему помочь. А он сидел напротив, мысленно посылая их куда подальше, а вслух пускаясь в пространные рассуждения о проблемах, которые он наблюдает в работе своей команды, и о том, как, исходя из его богатого корпоративного опыта, их следовало бы решать.

Его жена Алина, строго говоря, не работала вовсе. В России она училась на психолога, но то ли бросила, то ли была отчислена. Отсутствие образования никак не мешало ей представляться психотерапевтом и продавать свои услуги страждущим, коих среди психонавтов хватало. Однажды прочитав на Википедии о том, что до криминализации МДМА его ограниченно применяли в психотерапии, она порой проводила свои