Пир плоти - Кит МакКарти

Гамильтон-Бейли ответил не сразу, словно ему требовалось время, чтобы вернуть свое внимание, до этого сосредоточенное на каком-то отдаленном предмете, обратно в комнату.

Маленький и хрупкий, профессор был к тому же очень бледен, и Айзенменгер подумал, что коллегу мучит похмелье или какое-то вирусное заболевание. Гамильтон-Бейли отреагировал на вопрос декана робкой улыбкой, больше похожей на какой-то условный знак из масонского ритуала.

Ученые мужи, перед которыми отчитывался Айзенменгер, напоминали ему двух животных одного вида, но совершенно разных пород. Декан был охотничьей собакой, поджарой, мускулистой и грациозной, никогда не забывавшей о том, как она выглядит в глазах окружающих, в то время как профессор анатомии тянул разве что на какого-нибудь пекинеса, не обладавшего ни выдающимися физическими данными, ни привлекательной внешностью. Сидя рядом, вместе они производили странное впечатление.

— Я уверен, что доктору Айзенменгеру не в чем себя упрекнуть, но ему следует заботиться и об экземплярах, предоставленных нам в более ранний период.

Гамильтон-Бейли отзывался о патологоанатомических экспонатах как о каких-то благотворительных пожертвованиях, небольшой сумме, небрежно вытащенной кем-то из заднего кармана брюк.

— Мне представляется, что я не могу нести ответственность за те экземпляры, которые поступили еще до моего назначения, — выдвинул Айзенменгер вполне резонный, с его точки зрения, аргумент.

Декан сделал многозначительную паузу, будто ожидал новой реплики профессора анатомии. Однако Гамильтон-Бейли не проронил ни слова, так что Шлемму пришлось продолжить самому:

— Возможно, возможно. Однако теперь ваше внимание должно быть привлечено к этой проблеме, и дальнейшее пренебрежение ею было бы труднообъяснимо.

В расчете на поддержку Шлемм еще раз взглянул на своего ученого собрата, но снова ничего не дождался. Декан нахмурился. Подобно всем прочим его мимическим знакам, этот тоже был технически совершенным и служил весьма действенным оружием. Как правило, когда декан хмурился, все вокруг испуганно замолкали в почтительном ожидании, однако на сей раз это не произвело никакого эффекта. Хотя физически Гамильтон-Бейли вроде бы присутствовал, сидя с правой стороны длинного стола для совещаний, дух его явно витал где-то в другом месте. Он пристально разглядывал полированную крышку стола, словно загипнотизированный какими-то таинственными узорами древесной текстуры. У Гамильтона-Бейли был такой вид, будто он давно не мылся, а безукоризненный костюм, белоснежная рубашка и галстук с геральдическими знаками прикрывали не его тело, а некую неоформленную субстанцию, готовую в любой миг испариться.

Айзенменгер не слишком много знал о профессоре анатомии и еще меньше о его семейной жизни, однако слухи о жене Гамильтона-Бейли ходили такие, что не могли обойти стороной даже его. Самый интригующий из них касался некой пикантной истории, в которой среди прочих фигурировал и декан Шлемм. Если все это было правдой, то непонятно, как эти два человека могли сегодня активно сотрудничать. Айзенменгер вдруг подумал, не объясняется ли нынешняя рассеянность Гамильтона-Бейли рецидивом его семейной болезни.

Как бы то ни было, пассивность профессора анатомии сводила на нет все старания декана, с балетной грацией и снайперской точностью подававшего коллеге мяч для удара по Айзенменгеру.

— Вам известно, сколько всего экспонатов в музее? — спросил Айзенменгер и сам ответил, не дав декану проигнорировать его вопрос: — Более десяти тысяч. И это только те, что постоянно используются. Музей существует триста с лишним лет. Некоторые хранилища, я думаю, не открывались уже несколько десятилетий.

Шлемм вздохнул, желая показать, насколько глубоко он понимает всю сложность задачи, которую ставит перед Айзенменгером.

— Мы все осознаем, каким старинным и… — в поисках подходящего слова он обернулся было к Гамильтону-Бейли, но предпочел не дожидаться, пока тот очнется, и продолжил сам: —…выдающимся учреждением является музей. Ничего подобного нет не только в Англии, но и почти во всей Европе.

В речи декана, при всем ее благозвучии, Айзенменгер чувствовал какую-то хитро замаскированную, но вполне реальную угрозу.

— И вы, безусловно, существенно обогатили свой опыт, работая в таком месте.

Тут уж не требовалось прибора ночного видения, чтобы разглядеть хищника, притаившегося в тени.

— Поэтому было бы очень досадно, если б возникло какое-либо затруднение, — декан сделал ударение на этом слове, намекая, что его можно было бы заменить и другим, менее мягким, — причиной которого стала бы ваша неспособность обеспечить надлежащее качество хранения музейных экспонатов.

На какое-то мгновение Айзенменгер заблудился в лабиринте велеречивых оборотов декана, и во время наступившей паузы профессор Гамильтон-Бейли нашел в себе силы вновь включиться в разговор:

— Происхождение анатомических препаратов удостоверено официально, их экспонирование задокументировано и санкционировано авторитетными инстанциями, и точно так же мы не можем допустить каких-либо фальсификаций в отношении гистопатологических препаратов.

Декан Шлемм улыбнулся коллеге, довольный, что наконец-то сражается не в одиночку.

— Совершенно верно, — подхватил он. — Для того чтобы начать проверку анатомических экспонатов, я распоряжусь передать вам всю соответствующую документацию в течение четырех недель.

При этих словах декан просиял, и его радость тут же нашла отражение в утонченных чертах лица профессора анатомии. Вдоволь насладившись моментом триумфа, они оба выжидательно уставились на своего младшего коллегу.

Предъявленное ему требование было не совсем справедливым, и оба сознавали это не хуже Айзенменгера. Анатомических экспонатов имелось менее четверти от общего количества, и многие из них представляли собой просто муляжи. Во всяком случае, ни одно тело, предназначенное для препарирования в отделении анатомии, не поступало без полной документации, составленной в соответствии с Анатомическим актом. Что же касается объектов, демонстрирующих патологические отклонения, то они оказывались в музее самыми разными путями. Не желая обманывать самого себя, Айзенменгер вынужден был признать, что предпочитает закрывать глаза на то, каким образом попала в стеклянные банки большая часть этих экзотических предметов.

— Это будет очень трудно… — начал он. Если он хотел, чтобы его собеседники помогли ему развить эту мысль, то его ждало разочарование.

— Конечно, — изрек декан, в то время как профессор анатомии лишь улыбнулся.

«Никто не сможет упрекнуть меня в недостатке упорства», — подумал Айзенменгер, решившись на вторую попытку, которая, однако, оказалась еще менее успешной.

— …и может потребовать много времени…

На этот раз ответом ему было лишь настороженное молчание, прервать которое настойчиво предлагалось ему самому. Наконец декан вкрадчиво спросил:

— Стало быть, вы хотите приступить к работе безотлагательно?