Девушка ищет спонсора - Михаил Черненок

В самой большой комнате дома, обычно называемой в простонародье залом, царил сумрак. Все четыре окна здесь закрывали плотные с золотистым узором портьеры, свисающие от укрепленных под потолком багетных карнизов. Свободную от мебели площадь пола устилал серый палас.

Приглядевшись к полумраку, участковый увидел озадачившую его картину: посередине комнаты у невысокого круглого столика, откинув лысоватую голову на спинку мягкого кресла и вытянув ноги в белых носках, вроде бы спал мужчина среднего телосложения. Из расстегнутого ворота пестрой рубахи виднелся треугольник флотской тельняшки.

Дубков подозвал стоявшую поодаль Солнышкину. Молчаливым взглядом спросил: кто, дескать, такой? Побледневшая Вика растерянно пожала плечами. Тогда участковый негромко кашлянул:

– Кхм… гражданин…

Мужчина не шелохнулся.

– Подъем! – уже в полный голос сказал участковый.

Реакция – та же.

Дубков осторожно подошел к полулежавшему в кресле, заглянул ему в лицо и увидел уставленные в потолок остекленевшие глаза…

Вызванная участковым инспектором следственно-оперативная группа, возглавляемая районным прокурором Антоном Бирюковым, пригласив понятых, начала работу с традиционного осмотра места происшествия. Случай представлялся уникальным. На ногах мужчины не оказалось обуви, а в карманах – ни документов, ни денег. Не обнаружили их и в доме. На вид потерпевшему было около сорока лет. Лицо неприметное, со впалыми щеками и приплюснутым носом. В белесо-рыжеватых волосах от висков чуть не до темени – широкие залысины. Бледное, вроде посиневшее, тело – без малейшей царапинки. Единственной характерной приметой являлась небольшая татуировка на груди. Над силуэтом военного корабля полукругом выгнулась сокращенная надпись: «100-я БДК. ТОФ», наводящая на мысль, что обладатель этой картинки когда-то служил в сотой бригаде десантных кораблей Тихоокеанского флота. Надетая под рубахой тельняшка тоже вроде бы намекала на флотскую службу.

Версия, торопливо высказанная энергичным оперуполномоченным уголовного розыска Славой Голубевым, будто мужчина, почувствовав на улице себя плохо, вломился в первый попавшийся дом, чтобы отлежаться в комфортных условиях, сразу же была отвергнута другими участниками опергруппы. Первым возразил всегда осторожный в выводах следователь прокуратуры Петр Лимакин:

– Обуви на ногах потерпевшего нет, а носки чистые. По воздуху, как Карлсон, он сюда залетел, что ли?..

Следователя поддержала эксперт-криминалист Тимохина:

– Обувь, конечно же, не сама улетела. Следы ног с крыльца и в прихожей тоже не сами собой улетучились.

– Значит, труп подброшен злоумышленниками, – высказал другое предположение Голубев. – Возникает вопрос: с какой целью?..

– Чтобы, ты не зря зарплату получал, – буркнул ироничный судебно-медицинский эксперт Борис Медников.

– Не подслушивай оперативные разговоры, – повернулся к нему Слава. – Сам-то о потерпевшем ничего сказать не можешь.

– Могу. Его изношенная шевелюра подсказывает, что башковитый был мужик.

– По себе судишь? – намекая на лысину судмедэксперта, съязвил Голубев.

– Нет, по вождям-реформаторам. Я – человек маленький, – невозмутимо ответил тот.

Следователь обратился к дрожавшей будто в лихорадочном ознобе Солнышкиной:

– Постарайтесь все-таки вспомнить: может, когда-то давно приходилось встречаться с этим мужчиной?

– Че-че-честное слово, первый раз та-такое страшилище вижу, – с большим трудом еле-еле выдавила девушка.

– Не случайно же он оказался здесь.

– Не знаю.

– Одна живете?

– Да.

– А кто владелец дома?

– Я.

– По наследству получили?

– В ноябре п-прошлого года мама мне к восемнадцатилетию по-подарила.

– Богатый подарок.

– Угу.

– Мама где живет?

– В Новосибирске.

– Кем работает?

– П-председателем торгово-посреднического ко-ко-кооператива «Дары природы».

Прокурор Бирюков не любил без крайней необходимости вмешиваться в оперативные дела на начальном этапе. Долгое время проработавший начальником уголовного розыска в районе, он на собственном опыте знал, насколько неуместными оказываются преждевременные руководящие подсказки и как порою они сбивают следствие на ложный путь. Наметанным глазом оценив общую ситуацию, Антон вышел из дома. На скамейке у крыльца участковый Дубков разговаривал с оказавшейся в роли свидетельницы Анфисой Васильевной Мокрецовой.

– Как ни отрицай, Владимир Евгеньевич, народные приметы, а они все-таки не обманывают, – говорила пожилая женщина. – Я сердцем чувствовала, что накаркает ворона беду…

Бирюков, присев на край скамейки, спросил:

– Кто в этом доме до Солнышкиной жил?

Анфиса Васильевна вздохнула:

– Очень своеобразные люди. Павел Григорьевич и Ядвига Станиславовна Саблины. Он был местным уроженцем, она – польского происхождения, откуда-то с Запада. Познакомились в Отечественную войну на фронте. Там и поженились. После войны приехали сюда. Я еще малолеткой была, когда они этот дом выстроили. Двоих детей здесь воспитали. Сын Виталий Павлович живет в Москве. Военный хирург, полковник. Дочь Дина Павловна в Новосибирске работает учительницей. На пять лет младше брата.

– Где же сами Саблины теперь?

– Вы знаете, у них, можно сказать, трагедия произошла. История длинная, если полностью рассказывать, ну а вкратце, значит, так… С военной поры Саблины были активными коммунистами. До выхода на пенсию Павел Григорьевич работал в райкоме партии. То ли заведовал каким-то отделом, то ли завхозом там был. Образование имел слабенькое, но умением говорить патриотические речи превосходил всех районных партийцев. А Ядвига Станиславовна долгое время возглавляла ревизионный отдел в торговле. Потом, чтобы побольше пенсию заработать, перешла в народный контроль, где по тем временам оклады были неплохие. И так сильно она привыкла к контролирующему руководству, что, даже оформившись на пенсию, не смогла от этого оторваться. Забесплатно стала нештатным сотрудником торговой инспекции. Характер у нее самолюбивый, жесткий. Много испортила кровушки местным торгашам. Короче говоря, при партийной власти Саблины были вроде как не от мира сего. Власть эта настолько им нравилась, что никаких руководящих безобразий они будто не замечали. В их глазах только народ плохим был. А уж насчет общественной работы – в каждой дырке затычки. Какая комиссия ни образуется по борьбе хоть с пьянством, хоть с хулиганством – они непременно там главные застрельщики. И в хоре ветеранов пели, и в местной газете сотрудничали, и чего только ни делали, чтобы быть на виду у руководителей района… – Мокрецова, словно собираясь с мыслями, недолго помолчала. – Беда для них началась с перестройки. Едва эта малопонятная народу свистопляска заварилась, Саблины оказались вроде как не в своей тарелке. Особо переживал Павел Григорьевич. Ходил мрачнее тучи. Много раз «скорая помощь» спасала его от инфаркта. Перестроечная жизнь, согласитесь, и вправду получилась глупая. Ну, мыслимо ли, чтобы в мирное время, словно в войну, чего не хватись, все – по спискам да по талонам. Воспрял духом Павел Григорьевич, когда объявили ГКЧП. Пришел ко мне сияющий. Будто на партийном собрании загорячился: «Конец, Физа, демократическому бардаку! Скоро в магазинах появятся и продукты, и мыло, и стиральные порошки, и зубная паста». – «Откуда им взяться, если промышленность на ладан дышит?» – усомнилась я. Саблин – кулаком себя в грудь: «Поверь старому коммунисту! На государственных складах у нас всего навалом. Помнишь, как при Хрущеве по ночам стояли в очередях за хлебом? Выгнали Никиту – хлебные очереди мигом исчезли. И сейчас так будет. Опять вольготно вздохнем. Главное, меченого реформатора отстранить от государственного руля. Социалистическая система крепкая!» Может, так оно и вышло бы, если б Ельцин на танк не залез да москвичи его не защитили… Получилось же по-другому. Спекся ГКЧП, и радость Павла Григорьевича пропала. После ареста гэкачепистов обширный инфаркт увел его в могилу.